Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции) - страница 57
И так далее. Заблуждение одно и то же и состоит оно в том, что неслыханные поступки и бесчеловечные, извращенные чувства приписываются личной испорченности, хотя они подчиняются гораздо более могущественным и глубоким причинам. Если верить Тэну, то каждый якобинец — творец собственного фанатизма; конечно, ему в этом помогали и обстоятельства, но не напрямую, устраняя препятствия, разрушая всяческими злоупотреблениями моральные авторитеты и анархией — установленный порядок; а вся положительная работа шла от него [якобинца].
Если этот метод верен, то он ведет к самому революционному учению из всех, более революционному, чем у г-на Олара, который довольствуется тем, что предает забвению, как и якобинцы 1793 года, всякие гнусности. Тэн, напротив, принимает их, выпячивает — и в итоге отрицает, поскольку сводит их к естественным причинам. Если у фанатизма
175
1793 г. не было других общих причин, кроме заурядных факторов — поколение, момент, среда, — а все остальное было личным делом, — то Шалье лишь племянник г-на Журдена, дядя г-на Перришона, двоюродный брат стольких честных буржуа, которых те же самые причины не сделали кровожадными. Таким родством, конечно, нечего гордиться, но в конце концов вся его порочность — свойство его самого: из этого следует не только то, что она заслуживает всяческого презрения (а Тэн ей этим и не угрожает), но также и то, что она не могла бы завести слишком далеко — а это было бы уже неправдоподобно. Видно, что если так рассуждать, то в конце концов суровость Тэна к якобинцам обернется своего рода индульгенцией по отношению к якобинизму, в сравнении с которой хорошо известная нежность г-на Олара покажется очень даже суровой.
Но этот метод плох, недостаточен; и именно здравый смысл г-на Олара предупреждает нас об опасности. То, что эта испорченность повела очень даже далеко — это факт, и согласно Тэну тоже; она слишком распространена, чтобы быть случайной, слишком глубока, чтобы быть личной. В анализе Тэна бросается в глаза явное несоответствие между причинами, в общем, нормального порядка и неслыханными результатами. Тэн-историк опровергает и озадачивает Тэна-психолога. Если доводы второго — единственно верные, то первому остается лишь одна гипотеза: что якобинцы все сумасшедшие. Вот что повторяет г-н Олар на каждой странице своей книги, и он имеет на это полное право. Он выводит из этого, что факты, столь плохо объясненные, — это невозможные факты, следовательно, ложные, невзирая на все доказательства и все тексты, а значит приводящие к неправильным выво-
176
дам. Можно хорошо видеть, но плохо понимать; это как раз случай Тэна.
Теперь мы знаем почему: его метод не неверен и даже не бесполезен; ибо рассматриваемые факты безусловно психического порядка: якобинец — это человек, как растение — это комплекс химических элементов. Можно заниматься психологией одного, как химическим анализом другого. Но это фактическое описание не прояснит дела. Мне недостаточно знать, что растение разлагается в таком-то соотношении на кислород, водород, углерод и азот, что якобинец — это соединение абстрактной «добродетели» и практического «карьеризма». Самый союз этих элементов, их синтез, характер их взаимодействия — не химического и не психического порядка. Чтобы его объяснить, нужно обратиться к причинам иного рода: к живым людям, с одной стороны, и к социальному вовлечению — с другой.
Эту аналогию можно провести еще дальше: доподлинно известно, какое место отводится в теории абиогенеза разложившейся материи: зародыш рождается всегда в гниении, лягушки — в стоячей, гнилой воде, крысы — из старого сыра. И та же методическая ошибка привела Тэна к фактической: он тоже делает из общественного разложения — в данном случае, из социальной и духовной анархии — единственный специфический фактор нового порядка. Именно благодаря анархии, которая порвала необходимые узы, стихийно растет «смертоносная идея». Якобинизм является на свет после нескольких месяцев анархии, как грибы после ночного дождя; народные общества рождаются из анархии; а якобинская орда выходит из трупа старой Франции, как пчелы Аристеи из нутра мертвого быка.