Мама и нейтронная бомба - страница 12

Вы можете себе представить Толстого,

                                  купившего бункер?

А он был граф

                    и, кажется, не беден.

В бункерах с эйр-кондишеном и биде

останутся особо избранные отсутствием совести.

А потом эти избранные

             вылезут из бронированных берлог,

писая от радости —

                кто на Лувр,

                      кто на Сикстинскую капеллу,

и будут пересыпать в ладонях

                          с бессмысленным торжеством

бессмысленные деньги,

примеряя по-дикарски то корону Фридриха Барбароссы,

то тиару последнего папы —

     если, конечно, он сам не окажется в бункере.

Они захватят

          особо избранных женщин

                                       в свои бункера

и, покряхтывая, приступят

         к размножению исчезающей

                              человеческой расы.

Но все это кончится пшиком.

                    Откроется грустный секрет:

все

  так называемые сильные мира сего —

                            законченные импотенты.

Они и не догадаются

                 захватить в бункера крестьян

и будут сеять медали

                    и пуговицы от мундиров.

и будут жрать консервированным

                                          даже хлеб,

и будут слышать кудахтанье

                   лишь консервированных куриц.

Они и не догадаются

                   захватить в бункера

                                              пролетариат

и будут ковыряться

            серебряными вилками

                             в автомобильных моторах,

и будут колоть дрова — пилой,

                                а пилить дрова —

                                                  топором,

и канализацию разорвет

                  от особо избранных экскрементов.

Сильные мира сего

             и до взрыва жили как в бункерах,

соединенные с миром

           посредством телефонов и кнопок,

и взорванные телефонистки

                          и взорванные секретари

мстительно захохочут

                    над беспомощностью шефов.

Сильные мира сего

                    бессильно начнут замерзать

и будут отапливаться

                         Данте и Достоевским,

а когда закончится классика,

              доберутся и до моего альбома,

сжигая с ним вместе всё

                      о всех, кого я любил…

А когда станет пеплом всё то,

                  что может сделаться пеплом,

последний сильный мира сего

              в горностаевой мантии Людовика

закричит: «Вселенная — это я!» —

                       и превратится в ледышку

под скрежет полярных айсбергов,

                      разламывающих Нотр-Дам…»

«У вас температура, профессор…» —

                          я прервал его осторожно.

Он захохотал:

      «Да, слава богу, пока ещё температура,

температура человеческого тела…»