Мама на выданье - страница 9

стр.

– Обременять меня? Что вы, голубчик, да для меня большая честь принять вас в своем доме. Ни в коем случае не позволю вам останавливаться в гостинице, где никогда не подметают под кроватями и не опорожняют пепельницы. Это было бы противно законам подлинного южного гостеприимства. Я даже янки не позволила бы предпочесть гостиницу, если бы он приехал читать лекции. Хотя о чем там могут нам поведать янки, эти пустозвоны, как называл их мой отец, только он выражался покрепче.

У меня оборвалось сердце. Я не видел способа отвергнуть общество миссис Дуайт-Хендерсон, не рискуя оскорбить тем самым южное гостеприимство.

– Вы очень любезны, – сказал я. – Я прилетаю около половины пятого, значит, могу быть у вас часов в пять.

– Замечательно! – отозвалась она. – Вы как раз поспеете к чаю, это особенный чай – по четвергам у меня собираются пятеро моих самых близких подруг, и они, разумеется, горят желанием познакомиться с вами.

Я с трудом подавил стон.

– Итак до свидания в пять часов, – сказал я.

– Жду вас с нетерпением, – ответила миссис Дуайт-Хендерсон.

Положив трубку, я выехал в аэропорт, обуреваемый дурными предчувствиями. Два часа спустя я был уже на юге США, в стране хлопка, коровьего гороха, сладкого картофеля и – увы! – Элвиса Пресли. Из аэропорта я ехал на такси, за рулем которого сидел очень крупный мужчина, куривший очень большую сигару примерно того же цвета, что кожа водителя.

– Вы из Бостона? – осведомился он.

– Нет, а почему вы так решили?

– Аксе-цент, – кратко пояснил он. – Ваш аксе-цент.

– Нет, я из Англии.

– Точно? Из Англии, да?

– Да.

– И как дела вашей королевы?

– Думаю, в полном порядке, – ответил я, стараясь проникнуться духом южных штатов.

– Н-да, – задумчиво протянул он, – незаурядная это женщина, ваша королева, мозговитая, надо думать.

Я промолчал, не видя, что еще можно добавить к его характеристике королевской семьи.

Резиденция миссис Магнолии Дуайт-Хендерсон представляла собой небольшую усадьбу в старинном колониальном стиле, окруженную гектаром тщательно ухоженного сада, где белые колонны стояли плечом к плечу с великим множеством пурпурных азалий. Огромный бронзовый дверной молоток на входной двери размером три с половиной метра на метр был отполирован до пламенного блеска. Когда подъехала моя машина, дверь распахнулась, и моему взору предстал крупный, очень черный седовласый джентльмен во фраке и полосатых брюках. Его вполне можно было бы принять за посла любой из развивающихся стран.

Знакомый мне по телефонному обмену репликами густой сочный голос возгласил:

– Мистер Дьюрелл, добро пожаловать в резиденцию миз Магнолии.

Подумав, черный джентльмен добавил:

– Меня звать Фред.

– Рад познакомиться, Фред, – отозвался я. – Могу я просить вас заняться багажом?

– Все будет в порядке, – ответил Фред.

Таксист поставил на гравий мои два чемодана и уехал. Фред посмотрел на них, как на оскверняющий дорожку хлам.

– Фред, – поинтересовался я, – вы всегда носите этот костюм?

Он с отвращением окинул взглядом свое платье:

– Нет. Но миз Магнолия сказала, чтобы я приветствовал вас в традиционном одеянии.

– Вы хотите сказать, что здесь, в Мемфисе, принято так одеваться?

– Нет, сэр, – горько молвил он, – так одеваются там, откуда вы приехали.

Я вздохнул:

– Фред, сделайте мне одолжение. Пойдите и снимите это облачение. Я весьма польщен, что вы оделись так ради меня, но мне будет еще приятнее, если ради меня снимете этот костюм и почувствуете себя более удобно.

Фред расплылся в широкой улыбке – как будто приподнялась крышка над клавишами рояля.

– Будет сделано, мистер Дьюрелл, – ответил он с благодарностью.

Я вошел в пахнущий политурой, цветами и травами прохладный холл, и навстречу мне, постукивая каблучками по паркету и дзинькая побрякушками, устремилась облаченная в благоухающий шифон тонкая, будто струйка дыма, миз Магнолия с огромными голубыми глазами и с прозрачными складками кожи на шее, этакими победными знаменами в борьбе за выживание. Мешки под глазами были величиной с ласточкины гнезда, все лицо покрывала паутина морщин, нехотя переступивших порог, отделяющий сорокалетний возраст от пятидесятилетнего.