Мангыстауский фронт - страница 17
Десятки глаз равнодушно смотрели на него.
— Да вы откуда такие? — бородач захлебнулся от злости.
— С Мангышлака и с Бузачи, — отозвался старческий голос. — Слыхал об адаях?
Бородач всмотрелся в говорящего: на нарах лежал тщедушный старик.
— Адаи? — в голосе бородача просквозило удивление.
— Да. О нас говорят: «Я адай, коль узнать меня смог. Не узнал — так и знай: я твой бог!» — горделиво проговорил старик, поднимаясь с нар. Он был одет в широченную купу[18], в которую можно было свободно завернуть трех таких, как он.
— Посмотрите на него: адай! — ухмыльнулся бородач. — Шахта проверит, кто ты. Она и не таких видела. Это тебе не пески. Так и знай!
— Не пугай своей шахтой, — в тон ему ответил старик. — Нас и Майликудук не взял!
Адаевцы, прислушивавшиеся к разговору, засмеялись. Майликудук знал каждый: это был один из самых глубоких колодцев на Мангышлаке.
Чернобородый неожиданно сбавил тон. Ткнул пальцем в лозунг, висевший на стене барака: «Шахтер, помни! Каждая тонна угля, добытая тобой, приближает день победы!»
— Понятно?! Марш из казармы — баня ждет! Одежду сдадите на дезенпек[19], чтобы заразу вывести. После бани — выдам новую. Потом к врачу, — и добавил складную фразу: — «Чистота — залог здоровья!»
— Погодите, погодите, уважаемый, — врезался в разговор проснувшийся Басикара. — Не крутите языком, словно кобыла хвостом, когда ее жалят оводы. Или наши головы — пустые казаны: что ни скажешь — все туда влезет?!
— Ишь ты, только приехал, — бородач недовольно затряс головой, — а уж указывает. Слушай, что тебе говорят, и делай!
Бестибай наклонился к Басикаре: «Скажи ему: чаю бы попить. Промерзли все».
Бородач услышал, сверкнул глазами:
— Нашли время! В бане согреетесь.
Самый старший из всех — Нурлан-ага, не выезжавший с Мангышлака дальше Бейнеу, переспросил: «Где согреемся?»
Сосед его, тоже не поняв хорошенько, о чем шла речь, объяснил по-своему: «Горячий источник… Соленая грязь как рукой все боли снимет».
Бородач заколыхался от смеха:
— Ну и знатоки! «Так и знай: я — твой бог!» — передразнил он того старика, что первый заговорил с ним. — Баня — жаркий дом. В нем совершите омовение горячей водой. Дошло? Чаю попьете после. Титан с горячей водой в соседней комнате.
— Хорошо! — обрадовался Нурлан-ага. — Всю дорогу щепоток[20] брали из крана, а здесь он в кисане[21].
— Нам все равно: кисан, кран — был бы чай, — кивнул сосед.
— Шевелитесь! — скомандовал бородач, — Потом поговорите.
С самого начала пути майкудукцы держались вместе. Спали рядом, еду сложили в общий котел, помогали друг другу, чем могли: возраст у многих почтенный, хотя по документам почти все ровесники.
«Документ» — сказано, конечно, громко. Вместо паспортов, которые не успели выправить перед войной на Мангышлаке, — бумажка с печатью аулсовета, где указаны имя, фамилия, год рождения. Впрочем, и эту бумагу сопровождающий забрал еще в Форту-Шевченко.
Возраст каждого определяли секретарь и председатель аулсовета. Бестибай, одним из первых пришедший записываться в трудармию, сначала получил отказ.
— Еще чего? А кто за тебя верблюдов пасти будет? — отрезал председатель аулсовета. — Знаешь, какой большой план по шерсти и мясу?!
— Можешь и ты пасти, — спокойно возразил Бестибай. — Или печать в кармане стала такой тяжелой, что на лошадь не залезешь?
— Я сяду. А вот ты после трудармии, может, и лежать не сможешь, — обозлился председатель и внес Бестибая в список.
В комнату вошел Нурлан-ага, поздоровался, кряхтя и охая, сел на скамью.
— Почему меня обидели? — начал он. — Все идут в армию — а я? Что скажу детям, когда вернутся с войны?
— Нурлан-ага, если вас не будет, кто поддержит огонь в вашей кибитке? — сказал председатель, покусывая жидкий ус.
— А моя байбише?[22] — не отступал старик. — Она тогда на что годна?
— Так она же слепая.
— Полглаза видит. Воду варить — больше не нужно, — рассудительно заметил Нурлан-ага. — Пиши меня, если не хочешь прогневить аллаха.
Председатель колхоза Такежан — толстый, бритоголовый, в зеленом френче — долго изучал список, составленный секретарем. У одной фамилии сделал отметку твердым ногтем: