Мангыстауский фронт - страница 18
— У Кангерея девять детей. Его внесли, а бездетного Тыная — нет. Почему?
Секретарь аулсовета, мальчик, еще ходивший в школу, тихо пояснил:
— Тынай инвалид. Одна нога короче другой.
— Язык бы ему укоротить. Надоел своими придирками. Пишите! Пусть в трудармии жалуется.
— Закон нарушаешь, — сказал председатель аулсовета, доставая из ящика стола захватанную бумагу. — Написано: больных, инвалидов не брать!
— Инвалид! Для токал[23] годится — и для трудармии сойдет.
— Нехорошие мысли, Такежан. Уж не хочешь ли погреться в чужой кибитке? — тонко заметил председатель аулсовета.
Распахнулась дверь, и вошел сам Тынай. Не поздоровавшись, крикнул с порога:
— Давай пиши меня! А то найду на вас управу!
Председатель аулсовета развел руками:
— Дорогой Тынаке, ты, как всегда, легок на помине. Только о тебе говорили. С радостью бы записал, да председатель колхоза возражает: как хозяйство останется без тебя? Твой язык чище метлы навоз метет!
Все засмеялись, а Тынай пулей вылетел за дверь.
Бестибай слушал, постепенно догадываясь о самом главном: никто из тех, кто приходил в аулсовет, не сказал: «Не могу ехать!» Адаевцы, чьи предки не зря слыли мужественными, гордыми людьми, в тот момент, когда родине угрожал враг, не думали о своих недугах и заботах. Удивительное родство со всеми, кто сидел с ним в аулсовете, чувствовал Бестибай. Это были близкие люди, которых не изменит и не разлучит с ним никакая беда. Бестибаю было просто и хорошо, словно забытая молодость возвратилась к нему, и ужо навсегда.
Еще по пути в баню Бестибай шепнул Басикаре:
— Где-то я видел этого бородача? И голос знакомый.
— Глотка медная, — прошипел Басикара. — До сих пор в ушах звенит.
— Голос как у Сары. Да и сам похож на него. — осторожно добавил Бестибай, но товарищ поднял его на смех.
— Для мыши нет зверя сильнее кошки. Увидели мужика с луженой глоткой — и сразу Сары замерещился. Ты что, тамыр? Совсем… Кости Сары, поди, уж давно шакалы растащили.
— Злые живут долго. Может, еще ходит по земле…
— Видно, твои мозги в спине, — съязвил Басикара. — Помнят камчу Сары…
Но прав оказался Бестибай. Едва они, вымывшись, вышли в предбанник, как из клубов пара возник бородач:
— Кого вижу! Земляки-жанбозовцы! Я вас только голыми и узнал! — гаркнул он. — Салам алейкум, Бестибай, Басикара… Чего молчите? Не узнаете? Сары, сын Жанбоза!
— Как не узнать, — нахмурился Бестибай. — Разрежь змею на три части, все равно змеей останется.
Сары и ухом не повел.
— Надо же, где пришлось встретиться! В Караганде! Рад, что живы-здоровы! — Сары говорил, а сам внимательно следил, как подросток раздает чистую одежду. — Дай-ка вон тот мешок! — приказал он ему. Достал рубахи, штаны, передал землякам: — Берите, берите… Почти новые! Хоть этим родичей порадую.
Басикара, глядя, как его довольные товарищи примеряют обновы, заметил:
— Хоть в аду гори, но пусть его сторож будет твоим знакомым. — Но рубаху и штаны из рук Сары тоже взял.
Вечером Сары пришел в барак. Он уже не кричал, не командовал, как утром: не очень уверенно поглядывая на земляков, попросил разрешения сесть.
— Садись, садись, — дружелюбно откликнулся Нурлан-ага. — Давно не виделись. Поговорим…
Тут же встрял Басикара:
— Давно охота узнать: куда ты сбежал после смерти Петровского?
Сары отвечать не спешил. Уперев громадные руки в могучие колени, обвел взглядом земляков. Жилы на шее вздулись, лицо побагровело, будто катил в гору камень. Бестибай смотрел на Сары и видел за его спиной жирное лицо Туйебая. После гибели Петровского они пришли к нему и спросили о Сары. Бай безразлично ответил, перебирая четки: «Кто мне Сары? Брат? Сын? Пропал куда-то…»
«Но ваш сын водился с Сары?»
Заплывшие глазки Туйебая сверкнули.
«Нет у меня сына. Разве волчонок бросает в беде волчицу…»
«О какой беде говорите? Что заставило вас откочевать? И куда вы шли?»
«Скот для казаха — дороже жизни. Джайляу захватили мужики. Колодцы — тобыр[24]. Кому-нибудь надо было уходить. Или умереть», — угрюмо сказал Туйебай.
«Умереть? Но советская власть никому не даст погибнуть от голода. Только надо трудиться, как рабочие и крестьяне».