Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - страница 39

и

об этой строке она сказала, что они прекрасны для начала нового стиха — это открывает перспективы для меня. Она рассердилась и <…> о «счастье с тобою быть». Ей и М<индли>ну понравилось второе стихотворение, которое я им прочел, посвященное Гогену. Особенно конец.

25 августа 1921 год. Москва.

Вот то, что во мне выпирает независимо от меня, но я не придаю этому никакого значения, так как это сейчас происходит из-за отсутствия мастерской и красок.

Очень рад буду с тобой увидеться «на страждущим пути», на которой ты сошла как русский богатырь после многолетнего сидения. Мы с тобой прекрасно совместимся. Думаю, что в Воронеже я буду в пятницу или субботу на той неделе, — значит через неделю, и мы с тобой все решим. Все от нас, а не мы от всего! Правда прекрасна!

Писем от тебя со дня приезда еще не имею. Жму руку прекраснейшей из прекраснейших женщин — моей дорогой сестры Олечки.

               Твой брат Борис.

Таля досидела спокойно, так как я ей сейчас напишу записку коменданту.

Москва 21 р<усского> Октября 1921 г.

<…> Документы свои я, очевидно, получу скоро. К<оммуни?>ст, к<оторый> снимал у меня комнату (самую ужасную — проходную — из принципа!) уехал и не возвращается. Увез мой миллион и одиннадцать чужих. Был мне очень предан, но когда нужно было колоть дрова, у него каждый раз болел живот. У меня было впечатление, что я совершенно нечаянно вышла замуж за дворника: на каждое мое слово отвечал: «ничего подобного» и заезжал рукой в лицо. Я все терпела, потому что все надеялась, что увезет: увез только деньги. — Ваших я не трогала, оставляю на последнюю крайность! <…>

Егорушку из-за встречи с С.М. В<олконским> не кончила — пошли Ученик и всё другое. Герой с которого писала, верней дурак, с которого писала героя — омерзел.

14 дек<абря> 1921 г.

— С кого ж как не с дурака — сказку? Во всяком случае, дело не в дурости героя. Не в дурости героя, а в схлынувшей дурости автора. (Помета 1932 г.)

29.04.22.

Была у Марины Цветаевой. Изящно и строго одетая. Комната ее опрятна, вся в коврах. Любезно обещала собрать вещи и архив Бори — я приду за ними потом. Алечка, ее девочка — из худенькой большеглазой феи превратилась «в толстого сына Кайзера», по словам матери. Скоро Марина уедет за границу. У нее уже есть заграничный паспорт и все, что нужно. Скоро выйдет ее новая книга «Царь-Девица». Эту вещь в рукописи (написанной рукой Бориса под диктовку Марины) прочла мне Майя Кудашева[132]. Стихи «Царь-Девицы» местами хороши, но общее впечатление от книги отвратное. А сама она наполовину ведьма, и слишком женщина, до какой-то неловкости, — хочется отдышаться… Взбалмошна, декоративна, с какими-то сдвигами — что бы то ни было, она талантлива и умна. О ней говорят нехорошо. Но мало ли что говорят вообще? Встретиться где-нибудь на нейтральной почве, поговорить с ней (послушать ее) было бы интересно, но я не хотела бы жить с ней по соседству, ни дружить с ней.

11 мая 1922 года — отъезд Цветаевой за границу.

20.05.22

Последнее письмо Коли с адресом — нашла в пачке писем Бориса у Марины Цветаевой. Послала письмо Коле и адрес его братьям, папе, Зине.

…Все время остро чувствую Москву, сердце России. Как-то случайно проходили мимо Иверской часовни поздно ночью (вероятно после театра). Я и Коля[135] случайно вышли в Иверские ворота с Красной площади, смотрели на огни Москвы-реки, на автомобили, трамваи, ресторан Мартынича (подземный); смотрела на московские лица, одежды, рада была свету фонарей… и вдруг, в ярком этом свете, в оживленной и суетной сутолоке элегантной Москвы — толпа баб перед закрытыми дверями Иверской часовни. Двери серебряные с золотым крестом. Одна женщина поет, импровизирует, за ней каждую фразу повторяют остальные. Похожим напевом народных причитаний-плачей говорят детские простые слова: «Матушка, защити нас!», «Заступница, спаси Россию!», «Укрой, защити и помилуй братьев, отцов, мужей и сыновей…», «Матушка, покончи войну». Иногда такие просьбы и моления прерываются молитвами, вроде, «Живые в помощи Вышнего». Ни слез, ни плача. Лица тихие, знающие, что молитва их слушается самою Матерью Бога. (Не могу отделаться от странного впечатления, какой-то интимности обращения к Богоматери этих женщин, интимности их отношения к ней, как живой, слушающий их.)