Марина Цветаева - страница 17

Виктория Швейцер сообщает, что Кобылянский, возвратившись в Россию после революции, рассказывал Цветаевой о том, что мать собиралась оставить ради него семью, но в последний момент не смогла принести в жертву счастье мужа и детей. Тем не менее Валерия неоднократно утверждала, что мачеха вовсе не была так предана отцу и была определенно увлечена одним из репетиторов примерно за два года до отъезда семьи в Нерви. Ее свидетельство, конечно, следует принимать с осторожностью из-за ее враждебности по отношению к Марии Александровне. Хотя не было бы ничего удивительного, если бы молодая женщина потянулась к любви, которой не нашла в браке. Ася рассказывает, как случайно натолкнулась на последнюю запись в дневнике матери: «Мне 32 года, у меня есть муж, дети, но…» Конец дневника был аккуратно вырезан.

Жизнь в Нерви медленно возвращалась в свое нормальное русло, мысли о смерти матери отступили на задний план. Но девочки были потрясены прибытием Александры Александровны Иловайской с детьми, Сергеем и Надей, которые оба страдали туберкулезом. Сергей всегда был Марининым «защитником», а Надя ее «великой любовью». Теперь этим прекрасным людям угрожала страшная болезнь, она была повсюду. Их состояние не улучшалось, и они вернулись в Россию.

В Нерви взрослые приняли Марину сразу. Они говорили ей о своих обязательствах перед «народом», слушали ее стихи и одобряли их. Здесь Марина также получила первый «метафизический» урок от одного из пациентов пансиона, Роэвера, восемнадцатилетнего немецкого служащего, умирающего от туберкулеза.

«Я помню, как вечерами, привлеченный своей немецкой музыкой и моей русской матерью — мать играла на пианино с мастерством, необычным для женщины — под мелодию своего священного Баха в темнеющей итальянской комнате с окнами как двери он учил Асю и меня бессмертию души.

Клочок бумаги над пламенем керосиновой лампы: бумага сморщивается, превращается в пепел, рука, его державшая, отпускает его и Die Seele fliegt [душа отлетает]. […] Душа есть долг. Долг души — полет. […] Долг есть душа полета».

Весной 1903 года приятная итальянская интерлюдия подошла к концу. Мысли матери обратились к обучению детей. Ее выбор пал на швейцарский пансион, где они могли продолжать изучать французский. Поскольку «Тьо», мачеха Марии Александровны, Сюзанна Мейн, родилась и получила воспитание в Швейцарии, она была выбрана для сопровождения детей в Лозанну. Там, в пансионе сестер Лаказ Марину и Асю окружили добротой и вниманием; все знали, что их отец далеко, в холодной России, а мать в Италии, смертельно больная. Но, когда Марина и Ася столкнулись с новыми школьными товарищами, воспитанными в духе сурового римского католицизма, возник неожиданный конфликт. В России Цветаевы отмечали религиозные праздники, но не соблюдали всех ритуалов Православной церкви. Мать учила их религиозной терпимости, говорила о гонениях на Иисуса, о своем уважении к евреям, подчеркивая, что Иисус был евреем. Атеизм их «революционных» друзей в Нерви оказался заразителен. И теперь Марина и Ася пытались отстоять перед друзьями свои новые убеждения, объясняя им, что рай и ад никогда не существовали, а религию придумали богачи для порабощения бедняков. Тем не менее атмосфера постоянного религиозного внушения и регулярных посещений католической службы в соединении с человеческим теплом, их окружавшим, постепенно изменяли взгляды цветаевских девочек. Они стали каждый вечер молиться в своих комнатах. Но мать выразила в письме беспокойство, и их религиозный пыл не продлился долго.

Вскоре мать приехала их навестить. Хотя ее здоровье улучшилось, ей пришлось провести еще год в Италии. Марина и Ася ходили с ней на прогулки, слушали ее рассказы и вскоре были вовлечены, как и раньше, в ореол ее тихой постоянной печали. Ранние стихи Марины говорят о настроении постоянной, мучительной разлуки, о смирении перед скоротечностью жизни, о полетах в лиризм и утешении в том, чтобы быть вместе. Одно из таких стихотворений, «В Ouchy» (предместье Лозанны), условно и сентиментально, но оно отражает отношение матери с дочерьми. Кто может противостоять соблазнительному призыву уйти от реальности, раствориться в печали, слиться с исходящим от матери ощущением безопасности?