Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - страница 27

Брюсов ответил по адресу Румянцевского музея — вежливо, не более того: поклонниц у него было хоть отбавляй. Но юная Марина в ту пору, что бы она ни говорила потом, любила стихи Брюсова, волшебство которых для нее состояло, по-видимому, прежде всего в том, что они отвечали ее собственным переживаниям. Но были и другие точки сближения. Так, Брюсов записал в своем дневнике 16 мая 1892 года (за полгода до рождения Марины): «Ничто так не воскрешает меня, как дневник Башкирцевой. Она — это я сам со всеми своими мыслями, убеждениями и мечтами».

Был и еще один рецензент — Иван Владимирович. Позднейшее утверждение Марины: «Мой отец до сих пор не знает, что я выпустила книгу» — выдумка.

Отправив книжку дочери директору Пушкинского Дома Нестору Александровичу Котляревскому, сыну друга своей юности Александра Александровича Котляревско-го, он писал: «Позвольте представить Вам вот эту книжку, неведомо для меня напечатанную, пока я лето проводил в Германии, моей дочерью, ученицей VII класса гимназии. Я — не сторонник раннего печатания юных авторов; но раз книжка появилась, мне хочется знать, действительно ли есть искорка дарования у 15—17-летней слагательницы стихов. Я бы 1/3 здесь смело напечатанного совсем тиснению не предавал, а относительно другого мне бы искренно хотелось знать мнение такого ценителя-эстета, как Вы. Если стоит чего-либо лучшее в этой книжке, скажите Ваше слово».

Ответ Нестора Котляревского нам неизвестен. Очевидно одно: высокоученый эксперт не пришел в восторг от стихов гимназистки — на сохранившемся экземпляре присланной ему книжки в «Содержании» положительно (крестик или буква «икс») им помечено лишь 23 названия. А впрочем, 23 из 111 — не так уж и мало.

Иван Владимирович совершенно солидарен со своим корреспондентом: «Приношу Вам сердечную признательность за Ваше милое письмо и суждение о дебюте Марины. Ваши мысли о поспешности ее выступления на печатное поприще это — мое искреннее убеждение. Я советовал ей переписать свои стихи машинкой-Реминггоном, дать им отлежаться, показать судьям опытным и беспристрастным, которые посоветовали бы ей добрую И-ну выбросить — для успеха других, лучше удавшихся. Я это говорил ей летом в Дрездене; но зеленая молодежь ныне, надо думать, самонадеяннее той, какою были мы в свое время; из моих советов вытекла для меня только обязанность уплатить типографии 350 руб<лей> за это издание. Впрочем, нынешнее время и нынешняя молодежь masculini et femini generis[8] такова, что охотно я заплатил эти деньги, лишь бы не ходили эти юнцы на разные митинги и не вдавались во вредные течения политиканства».

На Москве-реке стоят два теплохода — «Валерий Брюсов» и «Александр Блок». Я видел своими глазами, достаточно давно, паромный катер «Валерий Брюсов» во Владивостоке. Катер — штука полезная, теплоходы — наверняка тоже: там рестораны-караоке, суши-бар, дискотека, гостиницы, казино, ночные клубы.

Не забыть бы самого существенного: Брюсов — первый издатель-редактор Андрея Белого и Александра Блока, автор названий их книг («Золото в лазури» и «Стихи о Прекрасной Даме»). Петербуржец Блок первой книгой вышел в Москве — потому что в Москве жил Брюсов. Брюсов в ранней переписке Белого с Блоком был определен Белым в первые поэты современности, и Блок поддержал его.

В 1912 году Брюсов пишет рецензию «Александр Блок» — к выходу «Стихов о Прекрасной Даме» (второго издания) и «Ночных часов». Тон его объективен. Блок жарко отблагодарил Брюсова: «Хочу высказать Вам свою признательность… е/с». Признательность Блока согрета постоянной поддержкой Брюсова после «Стихов о Прекрасной Даме», в отличие от нападок Белого и Сергея Соловьева, уличавших его в отступничестве от идеалов юности.

Последние двое выражали позицию издательства «Мусагет», в поле которого двумя годами раньше вошла Марина.

Анастасия Цветаева предположила: именно тогда, в декабре 1909 года, Марина отказала Владимиру Оттоновичу Нилендеру, предложившему ей руку и сердце. Возможно, что предложения не было: Нилендер был женат и не разведен. Что же было? То, что она сочла первой любовью. Всё это надолго ранило Марину — человек был достойный. Ученик ее отца, античник, поэт, переводчик гимнов Орфея и Гераклита Эфесского, сотрудник Брюсова по журналу «Весы» и прочим символистским изданиям, а в прошлом — морской офицер. На девять лет старше. Но возрастное преимущество, как окажется впоследствии, она воспринимала обратным образом, в пользу своего старшинства. Нилендер стал причиной выхода первой ее книги (за невозможностью договорить иначе) и запомнился навсегда. «Об Орфее я впервые, ушами души, а не головы, услышала от человека, которого — как тогда решила — первого любила» («Живое о живом», 1932). Собственные стихи Нилендера были довольно унылы: