Марк Алданов - комментатор русской классики - страница 8
Ю.И. Айхенвальд отметил, что в пьесе Грибоедова «глубокая трагедия и роковая невзгода, постигшая Чацкого, представляет собою лишь частичный отзвук мировой судьбы идеализма»[40]. Главный алдановский аналитик жизни, испивший горечь своего ума, Александр Браун, тоже увидел бытие во всей его низменности и лжи. Но, в отличие от Чацкого, в своем осуждении жизни он достигает страшной философской глубины, становясь критиком бытия и мира.
Чацкий XIX века не может всецело уйти в тоску, в «бесплодный сарказм отрицания». Чацкие XX века преисполнены этого сарказма. Только какой-то автоматической волей они еще способны проявлять энтузиазм к жизни, но жизни они уже не строят. С афоризмами Чацкого принято считаться всем интеллигентным людям России. С афоризмами Брауна или Вислиценуса нужно считаться, но это слова приговоренных к смерти - вряд ли они могут быть полезны живым. Алдановским Чацким, кипучим и напряженным душам, не достает веселости, молодого задора и свежести чувств героя Грибоедова. Их мрачность - эмоция автора, увидевшего тупик многих современников. Автора, который пока не знает, что им предложить взамен веры, утопии, иллюзии. Это действительно алдановская проблема, унаследованная от Грибоедова, - горе от ума, точнее, от разума, не совмещающегося с религиозным чувством.
Таким образом, общее направление восприятия грибоедовского слова в творчестве Алданова - это представление о том, как ум современного человека, желающего открыть истину, становится опасным оружием, способным истребить счастье и человечность.
Подводя итоги, можем дать ответы на вопросы нашего небольшого исследования. Судя по всему, Алданов даже не пытался написать отдельную работу о творчестве автора «Горе от ума». И вероятно, дело как раз в том, что в творческом сознании автора «Армагеддона» запечатлелся всего один текст главной комедии Грибоедова. Признаков цитирования других драматических произведений, а также лирики Грибоедова нам не удалось обнаружить. Алданов сторонился поэзии, рассказывая, что не понимал ее. Очевидно, что эта алдановская отстраненность не позволяла постичь всего Грибоедова в лирикодраматическом масштабе. Или не позволила нам узнать об алдановском восприятии Грибоедова.
Часть вторая
АЛДАНОВ ЧИТАЕТ А.С. ПУШКИНА
Пушкинское слово в творчестве Алданова
Специальных исследований, посвященных выявлению значения А.С. Пушкина в прозе М.А. Алданова, почти не проводилось. Впервые к этой теме обращается В. Сечкарев[41]. Согласно его наблюдению, по частоте упоминания в произведениях Алданова Пушкину принадлежит третье место - после Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского[42].
Первые отсылки Алданова к Пушкину встречаются в дебютном исследовании «Толстой и Роллан». Алданов сравнивает Пушкина и других классиков со своим «кумиром» - Л.Н. Толстым. Лев Толстой был для Алданова образцом политической свободы, свободы сохранять свое достоинство и демонстрировать моральные принципы. На его фоне даже Пушкин кажется совершенно зависимой личностью. Обращаясь к бытовым подробностям, молодой автор удручен тем фактом, что поэт писал шефу жандармов «письма, которые нельзя читать без чувства унижения и боли. Он мог написать “Стансы”, когда кости повешенных декабристов еще не истлели в могиле... Он брал денежные подарки от правительства Николая I... пел гимны, которым, впрочем, даже не старался придать хотя бы художественное достоинство. Так ли писал Пушкин, когда писал для вечности?»[43].
Пушкин не вошел в предлагаемую Алдановым «табель о рангах» русских писателей XIX века, ведь «главное и бессмертное в Пушкине - его стихи - никому, кроме русских, не доступно»[44], а оценить поэзию Пушкина в переводе невозможно. Но в статье «Сто лет русской художественной прозы» Алданов по- особому выразит свое отношение к Пушкину: назовет «одним из наиболее жизнерадостных людей, когда-либо посетивших землю»[45].
О непосредственном отношении к Пушкину и его наследию можно узнать из публицистических статей и очерков Алданова: «Неизданные произведения
Пушкина (В связи с конгрессом спиритов)» («Дни», Берлин, 1925, № 807); «Пушкин на итальянской сцене» («День русской культуры», Париж, 1926); «О “Памятнике”» («Пушкин», Париж, 1937) и других