Маска красной смерти - страница 23

Третий наполнен бумагами. Я хватаю сложенный лист из конца стопки. Это, кажется, должна быть схема какого-то ... воздушного корабля? На самом верху отец написал «Невозможно. Скажите мальчику, что это никогда не полетит».

Я слышу шум и отпрыгиваю прежде, чем понимаю, что это повариха, идущая в гостиную, чтобы спросить маму о предпочтениях.

В следующем ящике я нахожу склад аккуратно промаркированных бумаг. Схемы, диаграммы, расчеты. Все, что могло потребоваться для производства масок.

— Аравия? — зовет мама из гостиной.

Я закрываю ящик с чертежами слишком сильно, мама наверняка должна была услышать это. Я запихиваю бумаги в рукав, благодаря судьбу за то, что надела скромное платье.

— Аравия? — зовет она от дверей. — Что ты делаешь? — ее тон скорее смущенный, нежели обвиняющий, и это заставляет меня чувствовать себя еще более виноватой.

— Я искала отца.

— Он ушел вниз, разговаривает со стражами. Ты не видела, как он ушел? — теперь она подозревает. — Пойдем в холл. Ему не понравится, что ты здесь.

Я следую за мамой, но прежде чем я могу расправить кучу смятых бумаг в рукаве, передняя дверь открывается, и отец снова входит в наши покои.

Я жду, сердце стучит, но мама ни в чем меня не обвиняет.

Отец останавливается и ждет, очевидно, пытаясь понять, почему мы обе стоим тут.

— Возможно, я проработаю в лаборатории до самого ужина, — наконец, говорит он, рассматривая дверь, которую я забыла закрыть.

— Ужин будет подан через час, — говорит мама. — Повариха приготовила грибы...

Ее прерывает громкий хлопок двери.

У меня перехватывает дыхание. Единственный человек, который хлопает дверью — Эйприл. Все остальные должны пройти через охрану на стойке регистрации. Слуга открывает дверь, и мы все смотрим.

Молодой мужчина стоит на пороге с букетом алых роз. Я почти не узнаю его, ведь я никогда не видела его в маске, но теперь он надел ее. Высокомерие видно в том, как он стоит, а его брови выдают насмешку. Они теперь даже более выразительны, раз остальное лицо скрыто. Мне нравится, как он выглядит в маске.

Одна его бровь темнее, слегка опаленная. Я вспоминаю, как он сидел в темноте, зажигая спички. Может быть, он поджег и себя. Или, может быть, прогулялся по городу прошлой ночью.

В любом случае, видеть его для меня волнительно.

Эллиот медленно входит, пожимает руку отцу, кивает матери и передает мне цветы. Я неуклюже их беру, шипы впиваются в руку, оставляя тонкий кровавый след.

— Я Эллиот, — говорит он моим родителям. — Я... — он колеблется. — Брат Эйприл. Я надеялся, что ваша дочь можешь прогуляться со мной на крышу.

Крыша. Мне не разрешено туда идти, хотя я не думала прыгать уже достаточно давно. Я бесцеремонно кладу на край стола цветы. Мама смотрит на Эллиота, ее лицо бледное. Она идет к серванту и наливает напиток. Только непонятно: для себя или для Эллиота.

— Крыша?

Прежде чем мама может продолжить, наш курьер входит в комнату. Слезы текут по его лицу. Этот мужчина, который сидит за дверью, невозмутимо ожидая наших поручений, плачет.

— Бомбежка прошлой ночью ... — шепчет он. — Уничтожила завод, где выпускались маски.

Я задыхаюсь и кладу руку на прорезь для рта на моей маске, и, когда я это делаю, бумаги в моем рукаве издают громкий хрустящий звук.

Глаза Эллиота встречаются с моими.

— Конечно, его заново отстроят, — говорит мама.

— Люди на улицах говорят, что даже если и отстроят, рабочие будут вынуждены делать маски вручную. Только очень богатые люди смогут позволить себе их, — курьер падает на наш диван.

И мать наливает выпить ему, а не гостю.

— Люди сказали, кто это сделал? — спрашивает Эллиот.

Мои глаза возвращаются к его опаленным бровям. Что он знает?

— На тех стенах, которые еще стояли, были нарисованы черные косы, — говорит курьер.

Эллиот кивает.

— Мальконент[1], — то, как произносит он слово, выходит скорее как имя, чем настроение. Не похоже, чтобы мать и отец поняли это, но взгляд курьера резко устремляется вверх.

Отец опирается руками о подоконник и смотрит вдаль.

— Они пожалеют о своих действиях, как только болезнь снова ударит, — говорит он. Он яростно трет свой лоб, оставляя на нем чернильный след, и кладет платок обратно в карман. — Они уничтожили именно то, что давало им надежду.