Медовый месяц на Ледяной планете: Аехако и Кайра - страница 3
— Даже если и так, — возражаю я. — Все должны готовить еду. Вы не можете постоянно жить, бегая вокруг меня на цыпочках, только потому, что я беременна и еще какое-то время такой останусь. Я всего лишь один человек.
— Да ладно, ты же вынашиваешь в своем чреве надежду.
— Да, но Джорджи с Лиз тоже…
— Конечно, но ты здесь, — напоминает Кемли. — Они имеют возле себя целительницу. Ты — нет. И Айша тут, в этой пещере.
О, я все знаю об Айше. Мое настроение портится, как только подумаю об этой бесячей бабе и о том, как она пыталась залезть в штаны Аехако. Уже прошло несколько месяцев, но я до сих пор никак не привыкну к тому, что она ошивается рядом. Каждый раз, когда я вижу ее, от ревности мне так и хочется врезать ей по лицу, поэтому мы держимся друг от друга подальше.
Обветренная синяя рука Кемли прикрывает мою меньшую.
— Будь поласковей со своей парой. Последний набор, который родился, был Айши, и он не выжил. Ты должна простить Аехако, если он переживает сильнее, чем следовало бы.
Боже мой! Я сразу чувствую себя самой большой дурой на свете. Так вот почему Кемли говорит, что Аехако нервничает. Это связано не с заигрыванием Айши, а со смертью ее ребенка.
— Ну, разумеется, — отвечаю я, касаясь своего живота. — Но я на самом деле считаю, что все в порядке.
— Да, догадываюсь, что так и есть, — смеясь, говорит Кемли. — Ты человек, но по-прежнему полна сил и здоровая.
— Ну и слава Творцу за это!
Она гладит меня по плечу.
— Ему просто нужно время, чтобы привыкнуть к отцовству.
— Сколько это займет времени?
В ее глазах пляшут огоньки.
— А сколько еще осталось до рождения комплекта?
Я испускаю стон.
— Так долго, да?
Я пью чай и стараюсь не морщиться от его вкуса. Раньше мне всегда нравилась эта смесь, но теперь, когда я беременна, вкус кажется слишком сильным и слишком горьким. Однако я не хочу его выливать, потому что прекрасно понимаю, сколько нужно приложить усилий, чтобы обеспечить каждый кусочек еды и каждый глоток воды. Здесь ничего не получишь, повернув кран водосточной трубы, и не принесешь из продуктового магазина. Чайные листья нужно собирать, промыть и хранить, и даже самая маленькая чашка чая не должна пропадать даром.
Но если я его выпью, то меня стошнит, и тогда Аехако снесет крышу, после чего остаток дня будет себя казнить и…
Кемли осушает чашку и причмокивает.
— Я люблю крепкий чай. А тебе твой нравится?
— Он отличный, — отвечаю я, поднимая чашку. — Большое спасибо за заботу.
Она поднимает подбородок, указывая на мой напиток.
— Могу я закончить его за тебя?
С застенчивой улыбкой я протягиваю ей чашку.
— Кажется, малыш не любит крепкие вкусы.
— Когда в моем чреве был младшенький, я испытывала отвращение к вкусу красного мяса. — Она, закатив глаза, отмахивается рукой. — Это были очень долгие три полных оборота сезонов.
Это уж точно. Большая часть рациона питания здесь составляет именно красное мясо. Я даже не представляю, как это — прожить три года на рыбе и корнеплодах. Я начинаю хихикать при виде выражения ее лица.
— Так что ты…
— Человек, — шипит голос, и всем-слишком-хорошо-известная женщина заходит в пещеру Кемли, не удосужившись кинуть приветствие. — Пойди и забери свою пару!
— Айша, — сухим голосом говорит Кемли. — Заходи. В моей пещере всегда рады гостям.
Айша откидывает свои густые темные волосы и впивается в нас обеих гневным взглядом. Я поднимаюсь на ноги, чувствуя себя в ее присутствии немного толстоватой и неловкой. Эта женщина ша-кхай с ее кожей прекрасного оттенка безупречного синего цвета и ее сияющими и пламенеющими глазами чрезвычайно роскошна. Ее живот стройный и упругий и напоминает мне, что мой живот растет как на дрожжах, а лодыжки в последнее время имеют тенденцию опухать. Она великолепна, и ей это прекрасно известно.
А еще она заносчивая и наглая задница. Она смотрит на меня сверху вниз, задрав свой безупречный нос, и властным выражением лица.
— Тебе не кажется, что с нас хватает и того, что мы уже вынуждены терпеть? Не могла бы ты заставить Аехако держать себя в руках?
— Заставить его держать себя в руках? Я не понимаю. — Я потираю небольшую выпуклость живота, как только встаю. — Да что ж он там творит?