Механика сердца - страница 34

ключ, который открывает меня настежь. А теперь твоя очередь: поскольку я-то доверяю тебе полностью, надень, пожалуйста, очки и дай мне посмотреть в твои глаза сквозь стекла. Ты согласна?

Да, моя маленькая певица согласна. Она откидывает назад волосы. Ее глаза вспыхивают, как два солнца, на личике грациозной лани. Склонив набок голову, она нацепляет пару очков из коллекции Мадлен. О, Мадлен, если бы ты увидела это, ты бы пришла в ярость!

Я мог бы сказать, что нахожу ее ослепительной в этих очках, но знаю, что она все равно не поверит, и вместо этого целую ей руку. И тут меня начинает мучить вопрос: вдруг она меня сейчас разглядит и я разонравлюсь ей такой, какой есть? Теперь уже мне становится страшно.

Я кладу ключик ей на ладонь. Меня трясет, сердце дребезжит, как игрушечный поезд.

— А зачем тебе две скважины?

— Правая — чтобы открывать часы, левая — чтобы заводить их.

— И я могу открыть?

— Можешь.

Она осторожно вставляет ключик в мою правую скважину. Я закрываю глаза, потом снова открываю, как мы делаем во время долгих объятий, чтобы полюбоваться «пожаром».

Ее веки сомкнуты, так волшебно сомкнуты. Это мгновение удивительной, безмятежной ясности. Она обхватывает двумя пальчиками одну из моих шестеренок настолько легко и бережно, что та даже не замедлила свое вращение. Внезапно меня затапливает волна слез. Она ослабляет свою нежную хватку, и источники печали тут же перестают изливать соленую влагу. Мисс Акация ласково поглаживает второе колесико — уж не щекочет ли она мне сердце? Я начинаю смеяться — еле слышным, но звонким смехом. Тогда, не выпуская из правой руки второе колесико, она вновь берется за первое пальцами левой. Ее губы впиваются в мой рот до самых зубов, и я ощущаю то же, что Пиноккио при встрече с феей,[16] только у меня удлиняется совсем не нос. Она чувствует это, ускоряет движения, все сильней сжимает мои шестеренки. У меня вырываются из горла невнятные звуки, я не в силах сдержать их. Я удивлен, смущен, а главное — возбужден до предела. Она использует мои часы как потенциометр; мои вздохи переходят в хриплые стоны…

— Я хочу принять ванну, — шепчет она.

Я киваю в знак согласия, да и могу ли я хоть в чем-то отказать ей?! И вскакиваю на ноги, чтобы пойти в ванную и включить горячую воду.

Действовать нужно крайне осторожно, чтобы не разбудить Бригитту Хейм. Она спит за стеной, откуда слышен ее кашель.

Серебристые блики на воде создают иллюзию, будто в ванне лежит небосвод со всеми своими звездами. Какое же это чудо — обыкновенный кран, из которого выскальзывают размокшие звезды в ночной тишине! Мы осторожно входим в воду, стараясь не расплескать это волшебное мерцание, уподобляющее нас двум огромным светлячкам. И приступаем к любовному акту, самому медленному на свете, действуя только языком. Тихие всплески воды помогают каждому из нас вообразить, будто он находится в чреве другого. Мне редко доводилось испытывать такое дивное ощущение.

Мы кричим шепотом — нужно сдерживаться. Внезапно она встает, поворачивается ко мне спиной, и мы превращаемся в пару обуянных вожделением диких зверей.

В конце концов я падаю, как застреленный герой из вестерна, а она начинает протяжно стонать. И кукушка моя так же протяжно кукует. О, Мадлен!..

Мисс Акация засыпает. Я долго смотрю на нее. Длинные накрашенные ресницы подчеркивают ее безжалостную красоту. Она выглядит такой желанной, что я задумываюсь: может быть, ремесло певицы настолько захватило ее, что она даже во сне позирует воображаемым художникам? Сейчас она напоминает мне картину Модильяни — картину, которая еле слышно похрапывает во сне.

Ее жизнь — жизнь маленькой певицы, чья известность все растет и растет, — возобновляет свое привычное течение с приходом следующего дня, в толпе людей, а вернее, призраков во плоти, что вертятся вокруг нее с какими-то неясными целями.

Вся эта надушенная свора внушает мне куда больший страх, чем стая волков в полнолуние. Все здесь обманчиво и зыбко, все мрачно, как в могильном склепе. Я восхищаюсь той храбростью, с которой она держится на плаву в этом вихре мишуры и блесток.