Мемуары шулера - страница 18
Похоже, особых капиталов у нее не было, и нельзя сказать, чтобы ей как-то особенно везло или не везло, порой случалось за день проиграть — или выиграть — луидоров пятьдесят, не больше.
Это была одна из тех женщин, каких немало, азартные игроки в душе, они приезжали в Монако с тремя десятками тысячефранковых купюр в сумочках и с надеждой за четыре месяца усердного труда впятеро увеличить свой капитал. Из которых после трех недель в казино оставалось разве что на билет второго класса, чтобы добраться до Пуатье, Карпантра или Парижа.
В тот вечер, проиграв девять раз кряду, она взбунтовалась против злого рока, чьим олицетворением, нетрудно догадаться, выступал в ее глазах я сам. Ей бы при таком отчаянном невезении взять да и прекратить игру, но нет, вместо этого бедолага завелась, закусила удила и сперва удвоила, а потом утроила ставку. А когда я позволил себе укоризненным, но вполне доброжелательным взглядом выразить свое отношение к ее безрассудству, она ответила мне на редкость красноречивой гримасой.
— Вместо того, чтобы давать мне советы, — будто говорила она, — лучше бы закинули шарик на треть колеса!
И провалиться мне на этом месте, если у самого обездоленного из существ человеческих, самого забытого богами и людьми, было когда-нибудь выражение лица, исполненное такого безысходного отчаянья, такой мольбы — и столь выразительного.
Я должен был исправить зло, которое только что причинил ей собственными руками! Ведь она, и вправду, доверила мне свою судьбу. Я был ее спасительным якорем и последней надеждой!
Обо всем об этом говорил, кричал ее взгляд.
Разумеется, не чувствуя ни малейшего сострадания — немало я уже на таких насмотрелся! — скорее забавляясь, и к тому же чувствуя к ней какое-то странное влечение, я одарил ее понимающей улыбкой, при этом, помнится, для вящей убедительности, еще и заговорщически, мнообещающе подмигнул — так, что понять могла только она одна.
И запустил шарик.
Он повертелся, покрутился, еще повертелся — потом замедлил свой бег и, будто вдруг утомившись, возьми да и угоди аккурат в «тьер»!
Помнится, я зарделся прямо до самых ушей.
Что же до восторга этой женщины, то его невозможно было ни описать, ни передать словами — так что к чему пытаться, пустая трата времени…
Однако и на меня все это тоже произвело немалое впечатление — конечно, не такое, как на нее, но все же — и я поспешил снова запустить шарик, дабы избавиться от наваждения или, напротив, утвердиться в своих подозрениях.
И — хотите верьте, хотите нет — шарик снова попадает в треть колеса!
Он останавливался там трижды, пять раз, десять раз кряду.
Мы не осмеливались поднять друг на друга глаза.
Она уже сидела. Должно быть, ноги затряслись, как и руки. Теперь она играла стофранковыми монетами — и поскольку шарики неизменно «попадали куда нужно», перед ней уже лежало одиннадцать тысяч франков.
Она сыграла еще пару раз — нарочно, чтобы усыпить подозрения, заранее зная, что проиграет и, возможно, даже желая того. Она и в самом деле проиграла — потом поднялась и исчезла, торопливо, даже не взглянув в мою сторону.
Банкомет ничего не заметил: повторные ставки на «тьер» никогда не вызывали у игроков таких бурных взрывов недоверия, как на «17», «32» или «зеро», если на них ставили хотя бы дважды кряду.
Что же произошло?
Нет, но что же «на самом деле» произошло?
Конечно, мои намерения не вызывали ни малейших сомнений. Пусть так. Но вправе ли я отсюда сделать вывод, что…
Ответа я так и не нашел — однако от этих мыслей не смог ни на минуту сомкнуть глаз, так и провел всю ночь без сна.
Этот трюк — или чудо? — повторится ли он завтра?
Да и дамочка-то, вернется ли она снова? Может, уже неделю только и мечтала выиграть денежки, которые я помог ей положить в карман? Может, ее уже и след простыл?
Но нет, никуда она не делась, и назавтра все повторилось вновь.
В тот вечер я пришел к выводу, что произошло чудо, ибо заметил, что в отсутствие этой дамочки у меня никак не получается по своей воле послать шарик ни в один сектор колеса, какой ни выбери. Даже примерно, и то не удавалось. Стало быть, между ней и мною было что-то необъяснимое, чему я не знал названия, но чем не мог распоряжаться ни один из нас по отдельности — это действовало только тогда, когда наши с ней желания совпадали. И это что-то необъяснимое, я мог дать ему любое название, какое захочу, и назвал — чудом. Но у меня не было ни малейшего намерения впутывать в эту авантюру Господа Бога или возлагать на него хоть какую-то ответственность за это явление, скажем, весьма сомнительного, если не сказать преступного толка — а потому вполне простодушно приписал это чудо уникальному физическому влиянию, которое имела на меня эта женщина. Это она была головой — а я рукой. А стало быть, в моральном плане моя вина была куда меньше, чем ее. Но поскольку, с другой стороны, рисковал я куда больше нее, то мне казалось вполне справедливым по-братски делить грядущие барыши, как, впрочем, и уже полученные тоже — почему бы и нет?