Мент, меч и муж - страница 33

— Меч Айсуо не был признан боевым. Он тренировочный, и таковым записан в Книге Статусов. Дейвин не имел права на боевой меч. На тренировочный же не распространяются правила воинских кодексов. И то, что Айсуо живой, не меняет фактов.

На физиономию мальчишки страшно смотреть. Радость от спасения мешается со жгучим стыдом. Неполноценный. Тренировочный. Оправдан по глупости и неспособности служить, как настоящие мечи. Надо будет потом утешить как-нибудь.

Роннен кивает. Решением Илантира он явно недоволен, но всё же цедит сквозь зубы:

— Признаю.

Ответной усмешкой Янтарного льда можно, наверное, хлеб резать.

— Выбор женщины в хозяйки считаю законным, так как господин мой, — короткий поклон в сторону лорда Крима, — назвал её равной мужчинам и захотел присяги. В случае, если Иана Герасимова присягнёт — ты оправдан, меч Айсуо. В будущем веди себя осторожней.

Обнять бы малыша, да не знаю, как.

Хороша ловушка, однако же! Илантир ухмыляется, не скрываясь. Одновременно послужить хозяину и поставить зарвавшегося человека на место — это надо уметь. Хочется спросить, что будет, если я не присягну. Открываю рот — и тут же его закрываю, глотаю ругательство: Янтарный лёд всё ещё придерживает Айсуо. За горло. Как бы невзначай стискивает руку — глаза мальчишки на секунду становятся большими и круглыми — кивает приветливо, ослабляет хватку. Всё понятно.

— Итак, меч остаётся при тебе, — Крим быстро приходит в себя. — Присягнёшь ли ты мне на верность, Иана? Пойдёшь ли под защиту рук моих, согласна ли получать верность за верность, честь за служение и смерть за предательство?

А у меня, блин, есть выбор? Айсуо смотрит умоляюще, и поди разбери, о чём просит: то ли о жизни, то ли о правде. Извини, мальчик, если что не так. Но выбора нет. Ты просто ещё маленький, не знаешь: за людей почти всегда решают другие. Или жизнь. Даже когда мы считаем, будто выбрали сами, на самом деле в дело вступают опыт, возраст, обстоятельства, настроение, наконец…

Хочу ли я давать обещание? Нет, конечно. Это закрывает пути назад — если таковые ещё возможны. Это привязывает меня к сомнительному типу с неопределённым будущим. Привязывает надолго, возможно, навсегда.

Сдержу ли я слово?

Если не возникнут совсем уж невероятные обстоятельства — сдержу.

— Да, я присягну тебе.

Здесь и сейчас

— Над городом занималась кровавая заря…

Мой обычный зачин. Риан сидит на коленях у Ливиса, умильно глядит мне в рот и вообще ведёт себя образцово-показательно. Будто не он вытребовал сказку чуть ли не шантажом.

Сегодня до полудня я дежурю в караулке. Сын торчит тут же. Потом его заберёт Нен-Квек: на семейном совете решено не выпускать деятельного отпрыска из виду. А то ходят тут всякие с конфетами. Сегодня меч дают посмотреть, завтра со внутренностями мешка познакомят и унесут далеко-далеко. А маме с папой переживать, с ног сбиваться в поисках или ждать ультиматума, подкрепленного в качестве увесистого аргумента отрезанным детским мизинчиком? Нет уж, дудки!

А раз ребёнок сплавлен на меня, значит, подавай ему сказку. Заодно мои побасенки слушает вся караулка и парочка арестованных. Сама виновата: нечего было языком ляпать!

Байки про кровавую зарю и Джека-Потрошителя мы сочиняли ещё в школе, на спор. Здесь оставалось только вспомнить их и немного адаптировать к окружающему миру. Клустициус Шпикачка до сих пор подговаривает меня записать весь этот бред и издать. Я отмазываюсь: во-первых, лень, во-вторых, не хочется лишать приработка Нен-Квека. Он продаёт истории заезжим менестрелям. Вон как Нен-Реус с интересом прислушивается! Наверняка отцу перескажет.

— Три дня в городе слышался лязг и звон. Стоны, крики, дикие вопли достигали ушей Неба, и оно в страхе закутывалось в облака. Ставни домов не открывались ни днём, ни ночью, однако ничто не могло спасти от душераздирающих звуков.

Выдержать значительную паузу.

— Это проходили состязания менестрелей.

Переждать смех и продолжить загробным голосом — тут главное не смеяться со всеми:

— Седмицу заседал совет, состоящий из бургомистра, глав гильдий и Джека-Потрошителя, но так и не смог определить победителя. А менестрели всё пуще распалялись…