Мера Любви - страница 24

Джованни проявил интерес к свитку мертвых ровно настолько, чтобы не обидеть монахов. В сущности, его совсем не интересовали стихи на смерть брата Адальберта из далекой Германской империи.

— А отчего второй брат все время молчит, он принес такой обет? — потихоньку поинтересовался Джованни, возвращая монаху свиток.

— Как ты догадался? монах чуть не подпрыгнул от удивления.

— Просто предположил, — удивился в свою очередь Джованни.

— Да, брат Реджинальд дал обет никогда не открывать рта для произнесения суетных слов, ибо именно словами мы грешим более всего.

Джованни попытался расспросить монаха об их с молчаливым братом Реджинальдом странствиях, но у того совсем не было таланта рассказчика, или он просто отвык разговаривать. Поэтому когда из дозора вернулся сержант, Джованни обрадовался возможности оставить монахов.

— На нас, скорее всего, никто не нападет, — заявил Бертран де Молен.

— Почему? — скептически осведомился Джованни.

— Да потому, что наш огонь издалека видно. Если бы разбойники решили, что у нас есть чем поживиться, они бы давно уже напали.

— Или они просто выжидают. Нас все-таки много, а под утро, когда все устанут и кого-нибудь да сморит сон…

— И охота вам каркать, мессир.

К счастью, де Молен оказался прав, ночь прошла спокойно. Едва забрезжил рассвет, торопливо снялись со стоянки. Мокрые от тумана и уставшие от бессонной ночи люди ехали молча. Джованни с де Моленом, как повелось, возглавляли колонну. Вдруг кони беспокойно зафыркали, в небо поднялась огромная стая воронья. Де Молен первым осадил своего жеребца, все остановились. Сержант присвистнул, а Джованни замер с открытым ртом: на деревьях вдоль дороги висели трупы людей и впереди, сколько хватало взгляда, и слева и справа, всюду покачивались висельники. Тронулись дальше, пришпорив коней, зрелище было отвратительным, запах тошнотворным. Джованни очухался, только когда лес начал редеть и висельники остались позади.

— Ч-что это было? — спросил он, заикаясь, у сержанта.

— Да то, что мы зря боялись, — запальчиво ответил де Молен. Он выглядел раздосадованным. — Граф облаву устраивал, всех разбойников прикончили, а мы вчера сидели, боялись, как бабы.

Джованни только нервно сглотнул.

— Видали, как лихо у нас тут с этим подлым людом расправляются? — с гордостью спросил де Молен.

Джованни не произнес больше ни слова до самого Олдехульма. Сержант скучал, поглядывая на своего бледного спутника, — может, отойдет, — а после Олдехульма не выдержал:

— Слушайте, мессир, не надоело вам в молчанку играть? Мы, между прочим, уже но вашей епархии едем.

Вокруг холмы, речка, и все такие же овцы, как и в Йоркшире.

— Это Честер или Ланкастер? — спросил Джованни. Ему было не по себе, а вдруг его не примут в «его» епархии?

— Честер, конечно. Ланкастер на север, — поразмыслив, ответил сержант.

— Как думаете, сержант де Молен, не лучше ли предупредить силфорцев о моем приезде, чем являться так неожиданно?

Де Молен намека не понял:

— Всегда выгоднее нагрянуть внезапно, будто обухом по голове. Застанем их врасплох!

— А разве у нас война, силфорцы неприятель, и мы на них нападаем? — нервно улыбнулся Джованни.

— Да черт разберет этих простолюдинов, кто у них неприятель, — проворчал сержант.

— Предлагаю переговоры.

— Это еще почему? — вдруг возмутился де Молен.

— Война дороже обойдется, — Джованни поймал себя на мысли, что говорит почти серьезно, и перестал улыбаться. — Все так плохо, сержант?

— Да отчего же плохо, мессир, все как всегда, — ответил де Молен.

— По-вашему выходит, они мне враги.

— Не только вам, мессир. Что для саксонцев, что для валлийцев любой француз враг, кровопивец и гад последний.

— Я ломбардец, — неуверенно возразил Джованни. — Но я вас понимаю, сержант. Я француз, кровопивец и гад, раз я с вами.

— Вот именно, мессир, лучше и не скажешь, «раз вы с нами». Силфор, — сержант вытянул руку вперед, указывая на крепостные стены. — Они хотят хартию. Вон, глядите, флаги повывешивали, горожане, — сержант презрительно хмыкнул.

— Хартию, Боже мой, мне никто об этом не сказал! — воскликнул Джованни.