Мера Любви - страница 29

Долго так продолжаться не могло. Содержание Джованни и выбранного ему в помощники (то есть для домашнего услужения) единственного бессемейного каноника не стоило капитулу ни гроша. Но пришло время, когда Джованни заговорил о том, что обязан совершить визитацию по приходам своей епархии. Поездка, разумеется, требовала затрат. Джованни нуждался в помощи, и тут каноники взбунтовались: денег нет, взять неоткуда, разве мессир забыл? Джованни настаивал: делать нечего, визитации — его долг. Каноники обиженно пожимали плечами. А стоило Джованни заикнуться о том, что рельефы принято платить ко дню Святого Михаила, как они и вовсе переполошились. Какие такие рельефы? С кого?!

С другой стороны, каноникам надоело дни напролет пропадать в соборе. Урожай не ждал, они махнули рукой на службу и ушли в поля. Джованни ничего не мог с этим поделать, ибо их некому было кормить кроме них самих. Его собственные средства истощились. Казалось, все в епархии Силфора начало возвращаться на круги своя.

Самым ужасным поступком силфорских каноников, едва успели снять урожай, стал побой и изгнание несчастного грамматика, выписанного Джованни из Честера. Великовозрастные ученики возмутились способами преподавания усердствующего в наказаниях учителя. Ненависть их была взаимной — грамматик считал всех поголовно каноников Силфора тупицами, не способными удержать в своей слабой памяти даже самых простых вещей. Джованни, призванный разобраться в происшествии, попытался объяснить как потерпевшему, так и его хулиганствующим питомцам, что они все не правы, чем заслужил лишь неудовольствие обеих сторон.

Буквально на следующий же день после отбытия разобиженного учителя латыни Хильдебранд, добрый старичок, прислуживающий Джованни, передал ему, что с ним хотят увидеться, тайно. Джованни лишь пожал плечами: «Что значит тайно?» Хильдебранд хитро сощурился и сделал жест, как будто откидывал назад косу, причем проделал он это весьма потешно, и Джованни с удовольствием бы посмеялся, если бы не озаботился больше прежнего: «Женщина, этого только не хватало».

Встречу устраивали дама и Хильдебранд. Прийти в дом епископа женщина постеснялась. Пришлось сделать так, чтобы она осталась в церкви после службы, собор заперли, а уж после Джованни вернулся поговорить с ней.

Дама оказалась не бедной, очень юной, моложе Джованни, и, что греха таить, довольно привлекательной. Джованни пригласил ее сесть на скамейку в правом приделе. Они уселись рядом, женщина робела: так неловко, новый епископ оказался слишком молод.

— Что случилось? — спросил ее Джованни по-французски. Женщина помялась еще немного, но юноша рядом с ней был так спокоен и доброжелателен, что она собралась с духом и на ломаном французском объяснила свое положение: она хотела развестись.

— Аннулировать брак, — поправил ее Джованни. Женщина кивнула.

— У меня нет власти совершить это, — ответил Джованни. Она опять кивнула: «Понимаю». Держалась, держалась и вдруг начала плакать навзрыд. Сквозь слезы сначала бормотала что-то, показавшееся Джованни бредом, но скоро ее слова сделались более связными. Женщина рассказывала, как дурно обращается с ней муж. Джованни дал ей платок. Он ее внимательно слушал, и она постепенно оставила стеснение. Она слишком нуждалась в том, чтобы выговориться.

— Ох, я бы сбежала, спряталась в какой-нибудь обители, — говорила бедняжка сквозь слезы, — но меня отыщут и вернут назад, а потом станет еще хуже.

Принимать обеты она не желала, самоубийство — смертный грех, а жить так дальше у нее не было сил. Муж не только бил ее, но еще и издевался над ней: связывал, запирал, морил голодом, насиловал. Несчастная едва могла это выговорить, но отчаяние придало ей сил, и она призналась, что муж изнасиловал ее палкой и от этого у нее случился выкидыш.

— Как странно… Ах, если б вы знали, как странно на него глядеть, он совсем бесчувственный какой-то, ладно бы в гневе прибил, за что-то, а то так… — она всхлипнула, не в состоянии подобрать нужных слов. — Может, в него злой дух вселился? Он не понимает, что делает?