Мерцание - страница 24

— Угу… — аристократка зажмурилась и прикусила губу. В странствиях травмы и ранения становятся привычны — только сегодня она перевязывала ногу одеждой и ковыляла по болотам, игнорируя боль. Но отдавать себя под нож добровольно было страшнее. В минуту противостояния, когда на тебя нападают, ты заодно со своим телом — вам обоим рана представляется опасностью, которую лучше было бы избежать… и за которую стоит отомстить, если уклониться не вышло. А когда ты в сознании режешь себя или позволяешь резать союзнику — с Фран такое случалось, и теперь она нервно терла шрам на предплечье в пяти сантиметрах от локтя — «будто предаешь свое тело….»

Ну, у большинства. У Фран на стороне тела, если верить рассказам Йин про три души, всегда была ещё и вся её магия. Её воля осталась совсем одна. Сложно было сидеть спокойно. Кровь кипела.

Скальпель направляла руку Хезуту. За многие годы совместных операций врач и его орудие достигли вершины практического взаимопонимания. На заре странствий, когда крыс лишь постигал врачебное ремесло, Скальпель резала не слишком уверенно, но времена изменились.

Теперь Хезуту мог полностью довериться своей спутнице и работать хоть с закрытыми глазами. Однажды ему даже случилось задремать во время операции….

Совершая небольшой разрез на спине аристократки, Хезуту не следил за своей рукой, он смотрел за ночным болотом. Сейчас они появятся, вынырнут из тумана — и тогда все… Слишком часто смерть приближалась к врачу. Слишком часто смотрела в глаза и трепала по загривку. С годами чувство страха претерпело деформацию. И в то самое мгновение, когда первый жук оказался в поле крысиного зрения, Хезуту испытал азарт.

Рвииды были настолько огромны, что их передвижение по топкой заболоченной земле казалось абсурдным. Однако многотонные членистоногие существа, выражая полное равнодушие к физическим законам, неслись прямо по трясине. Закованные в хитин шестиметровые туши приближались к костру. Было в них что-то первобытное. Не в облике, в ощущении. Какой-то шальной задор, смешанный с интересом. Будто жуки обнаружили не просто добычу, а совершили удивительное открытие в бесконечном разнообразии мира. Исполинские жвала щелкали от возбуждения. Познание будет происходить посредством вкусовых рецепторов. «Не в этот раз», — подумал крыс.

Скальпель завершила операцию, поместив желтый свет в разрез. Теперь она сверкала белым огнем аристократской души.

Фран издала трескучий хрип и бешено шарахнулась в случайном направлении; схватилась за лицо, закрывая руками глаза, прячась от собственного зрения. Она хотела кричать, что так быть не должно, но у неё не было крыльев, чтобы рассекать ими воздух на вибрации и не было феромонов, чтобы позвать других. Целостность мира повергала в шок: она не помнила, как жить без фасеточных глаз; тяжесть тела тоже казалась чуждой и достойной смерти, потому что такие не выживают — её тянуло самой себе забраться под кожу, и Фран скребла себе ладони ногтями, пытаясь воспроизвести привычные жесты. Оглядываясь по сторонам, она вертела всем туловищем, а не одной шеей.

Все происходило слишком быстро. Инвокация инородной души привела к непредсказуемым результатам. Фран начала метаться, и Хезуту пришлось хорошо изловчиться, помещая недовольную Скальпель в белоснежную ладонь. К счастью, это помогло. Сжав костяную рукоять, девушка замерла. Пользуясь моментом Хезуту, всучил ей злосчастную банку. Фран покорно вцепилась пальцами в стекло, чуть подергиваясь. Рвииды уже выбрались на сушу и метрах в тридцати от костра замерли, с интересом взирая на скитальцев. Сейчас рванут.

Забыть, кто ты, забыть, откуда у тебя это тело; песни расходились с чувствами, диссонанс отдавался в разуме волнами боли. Королева поёт для своего улья, слышащего сплетения её мыслей, но у неё не было улья и не было силы придавать песне цвет; её нынешняя песня стала бы грязно-серой и вязкой от её паники и одиночества, отчасти пурпурной от скорби. Но у неё не было голоса. Этот хрип, этот вскрик, они были бесполезны — нет, нет, у неё не было голоса…

…до тех пор, пока ей в руку не легла, впиваясь ребрами в ладонь, а невидимыми когтями — в фибры её существа, холодная кость.