Мерцание - страница 25
— Пой! — крикнул Хезуту. И Скальпель запела.
Чужие руки вытолкнули королеву навстречу миру прежде, чем она успела понять, что её ждет. Бессмысленное движение, порожденное импульсом и заученными рефлексами чуждого тела, не мешало ей слушать. Тишина смолкла.
Она не умела петь, но из неё текла песня; песня расходилась волнами, сливая старый цвет, иссушенный тишиной, с желтым и белым.
Фран сделала неуверенный шаг вперед по вязкой сырости мха. Королева крепла и расправляла несуществующие крылья.
Девушка покачнулась, подняла вверх руку с поющим костяным ножом и побрела на рвиидов.
Разрез на ее спине начал светиться. Сперва чуть заметно, затем сильнее и сильнее. Вскоре вся спина горела нестерпимым золотом. Скальпель продолжала петь, Фран брела медленно.
Хезуту наблюдал, как она замедляется. Как золотое сияние образовывало нечто вроде крыльев.
«Перестарались», — подумал крыс. — «Как обычно».
В этот момент аристократка швырнула банку на землю. Банка разбилась. Освобожденные светлячки, зачарованные золотым светом королевы, начали кружить.
Королева шла на рвиидов.
Звон стекла не слышен, когда его заглушает свобода; рой завился вокруг. Королева была им чужая, но собственной у них не было, и они признали её песни. Рой отзывался желтым на её желтый и соглашался принять то, чем когда-то был её белый. Королева пела себя и уходила всё глубже; она пела свою старую смерть — черный и жгуче-мерцающий тогда залили золотом, похоронив её в памяти; она пела свою старую жизнь — их род знал себя как зеленый — она пела пурпур старой скорби, которая неизменно настигает ту, кто становится…
— Мы рой, — вернув себе песни, она снова знала белое тело, и знала его язык. Фран обернулась, дико взглянув на незнакомое существо, прошептала ещё раз, будто для верности: «Мы рой», потом замолкла, возвращаясь мыслями к песне, шатнулась навстерчу миру и тем двоим, что, кажется, ждали её…
Скальпель перебирала струны иной реальности. Фран чувствовала их как свои.
Королева обратилась к ним, и что они могли, кроме как признать её, и что она могла, кроме как принять их? У неё снова был рой; старая память оживала и перерождалась. Муравьиный мир перевоплощался, привычка к поиску замещалась готовностью убивать. Она успела даже принять это золото, забыв, что когда-то её им убили — золото сливается с белым и желтым слишком легко, и Скальпель словно бы вросла ей в руку…
Вероятно, в самый ясный день на Болотах не бывает столько света, сколько было в эту ночь. Прищурившись, Хезуту следил, как окруженная роем плотоядных светлячков девушка подходит к жукам, останавливается, вновь расправляя крылья. А затем она вдруг повернулась лицом к крысе. И от её взгляда Хезуту стало по-настоящему страшно. Будто он вновь оказался перед пантерой из прошлого. Глаза Фран казались абсолютно черными, как нефтяные скважины. Скальпель продолжала петь.
Обернувшись, королева увидела…
Он молчал, лишённый песен, не способный расцвечивать мир так, как может королева, но она видела его в цвете угрозы. Цвет чуждости совпадал с цветом костра, за которым крыс пытался скрыться, искрил голубым, синими отсветами отзывался на топкой сырости болота, вызывал в ней неконтролируемую ярость.
Королева хотела увидеть его мертвым. Рой не возражал.
«Ну что, доигрался», — пронеслось в голове Хезуту. Насмешливый тон Скальпель угадывался даже за бесформенной структурой мысленного голоса.
Теперь Фран наступала. Рвииды, приняв новое подданство, преданно трусили за аристократкой. Хезуту был целью, угрозой для нового роя. Крыс медленно пятился к фургону. Убегать бесполезно.
«Сделай что-нибудь», — обратился он к Скальпель. — «Умру я, умрешь и ты».
«Мы этого не знаем», — прозвучало в голове. — «Ты убил меня много лет назад, а за это время я собрала столько духовного материала, что без твоей душонки как-нибудь обойдусь».
Крыс продолжал отступать. Хезуту часто терял контроль над ситуацией. Но эта переделка выходила за любые рамки прежнего опыта.
«Верно, мы этого не знаем», — ответил он. «Может, обойдешься, а может, и нет. Лугодэн и его крыса неразрывно связаны».