Мерцание - страница 30

С момента, когда прежняя жизнь шаманки ушла на дно болота, прошла вечность, и всю эту вечность она не осмеливалась поднять глаз с сырой травы, думая, что на этот раз изменился мир. На этот раз умерла маленькой смертью вся вселенная — чтобы отдышаться, подняться и снова запустить время. Жизнь распустила сплетенные нити и теперь связывала их заново, но в новом рисунке уже не было место чему-то важному. Например, ей самой. Например, Фран. Например, их связи. Время заигрывало с ней, качая хвостом, свисающим со звёзд, поменявших свои места, пока Йин не могла набраться храбрости посмотреть наверх.

Шаманка сунула руку в нагрудный карман рубашки. Пуговица на кармане оторвалась, но варган не выпал.

Жаба издала вопросительный первобытный звук. Йин кивнула ей. Она знала, что пойдёт. Поднявшись и выпрямившись, она приладила инструмент к губам и сделала первый шаг.

Песня Йин не была похожа на то безумное золото, что залило болото чуть раньше, окатив с головой её, Фран, тех, кого она не знала, но кто должен был направить мелодию превращений. Она не умела расцвечивать воздух. Но она умела чувствовать ритм. И резонировать. Дрожь костяной пластинки в своём остром звучании растекалась и заставляла легко дрожать окружающий мир. Шаманы, слушавшие землю, говорили, что каждый день происходят тысячи мельчайших землетрясений — слишком слабых, чтобы их почувствовали живые, но достаточно сильные, чтобы их заметил мир. Йин слышала землю хуже, чем воду, кровь или пламя, и никогда на улавливала этих подземных толчков, но верила тем шаманам, когда они говорили, что необъяснимое движение мертвых предметов и смещение расчерченных на земле границ происходят именно из-за таких землетрясений. В конце концов, она делала то же самое — завесы между мирами под звуками её варгана чуть дрожала, грозя в некоторых местах опасть или, напротив, приподняться, впуская её в мир духов. Песня шаманки прошлась по свернувшемуся узлом времени, заставив его шкуру, если та у времени была, встать дыбом от своего прикосновения. Жаба квакнула. Йин на варгане квакнула ей в ответ.

Голоса всегда пели ей, вплетая искренний восторг в ее музыку; Йин шла по болоту, не глядя перед собой, меняя маршрут, когда духи подсказывали направления. Она редко играла, потому что не хотела сдвигать миры понапрасну. Но если она брала в руки варган, значит, обратной дороги более существовало.

Болото сомкнулось за ней, огни не решались влечь шаманку за собой, потому что свет, что её звал, был ярче их всех.

Королева в её видении превратила мир в улей. Йин, косясь на небо, и теперь замечала мерцающий узор из сот. Жаба шлепала чуть впереди, гордо, но немного обиженно. Йин начинала играть для неё, но заканчивала для кого-то другого.

Кого-то с тонким трепетанием золотистых крыльев. Кого-то, в чьем взгляде её расколет на сотню фасеточных образов лишь затем, чтобы она среди всех могла найти себя и вернуться обратно. Кого-то, чьё золотое касание, казалось Йин, отчаянно кровоточило — чем громче шаманка играла, тем больнее метка резонировала под кожей.

Кого-то, кто коснулся бы её, как всегда, своей белизной, чтобы Йин снова знала, в каком мире находится в каждую секунду своего существования. Магия крови сложная и глубоко личная, но связь, которую Йин чувствовала с Фран, была даже не в крови. В костях. Королева может, и влилась в её кровь. Но сможет ли она исказить ту правду, что всегда оставалась в костях?

Йингати неожиданно — и очень-очень яростно — ощутила, что, если понадобится, она вырежет кости из тела Фран, чтобы унести с собой эту правду и эти чувства. И будет долго слушать песню, к которой не притронется никто.

Звук варгана отдавался во всей её телесной душе, превращая каждое движение в особую форму дрожи, каждую клетку тела — в напряжённую струну. Йин забыла, где она — казалось, проходить сквозь время так же легко, как сквозь пространство. За жабой она следить перестала, надеясь, что та не будет очень сильно возражать. Перестала чувствоваться сырость одежды, тяжесть уставшего тела и страх истощенного мозга; ощущалась только предельная наполненность звуком и полное понимание мира — потому что только при предельной наполненности тело становится способно влиять на мир; давление, оказываемое изнутри, становится равносильно давлению внешнего мира; для растения потеря тургоресцентности означает прекращение роста; для души шамана её обретение — шанс вырваться из своего мира на Ту Сторону, прорвав завесу — и этот шанс каждый раз будет казаться первым и последним, потому что ничьему разуму не под силу запомнить такое напряжение и ничей разум не понадеется его повторить.