Мерцание - страница 29

«Фран зовёт тебя?», — шептались голоса. — «Или Королева зовёт?».

Йин понимала их вопросы и не знала на них ответов. Она долго боялась, что, отыскав Фран, не увидит ничего, кроме застывшего образа, изношенной иллюзии. Можно ли остаться собой, впустив внутрь кого-то другого? Йин помнила, как скребла ногтями кожу, изучая реакции тела, которые казались ей чужими после тонких колебаний иных слоёв. И Йин чувствовала, как им с Элиж приходилось отчаянно сопротивляться болоту, смыкавшегося вокруг них с хищной нежностью.

Растягивая время, она рассказывала девочке о своих видениях. Но в какой-то момент у неё иссякли слова, и им пришлось идти. Йин надеялась, что найти Фран будет проще, и теперь она искусно скрывала от себя собственное отчаяние.

Шаманка присела на корточки и вздохнула. Голоса повторяли какие-то неясные слова, не желая оставлять их наедине с ночной тишиной болот. Воздух казался вязким.

Она давно привыкла, что голосам можно верить намного раньше, чем собственным чувствам — так случилось и здесь. Только теперь Йин ощутила, что уже не может называть караван своим. Прикосновение чуждого искажает места и вещи, делая непостижимым то, что раньше было вшито в твою жизнь. Она отсюда чувствовала, как воздух вокруг руин некто расцвечивает своими голосами, своими мыслями, своими прикосновениями. В этот момент руины перестали принадлежать ей или Элиж. Они стали частью иного мира. Болото говорило с ними на ином языке. Если они пойдут к фургону, то Йин наверняка услышит отголоски этой маленькой смерти, всегда нависавшей над шаманкой и уже несколько лет не сомкавшей свою истощённою пасть на тролльей памяти.

О большой смерти знают все, а маленькую могут представить только те, кто сам такое видел. Или чувствовал. Поэтому в племени говорили о Медведе-смерти, поглощавшем души охотников, но никогда не сравнивали этот момент утраты части своей души ни с одном животным. Она много раз задумывалась — кто бы это мог быть? — и ни разу ей не удавалось придумать.

Да, она ощутит кожей холодок дыхания маленькой смерти, сулящей беспамятство и одиночество. А потом она закроет глаза, снова откроет, посмотрит на караван, и потеряет то, за что могла бы держаться, если бы захотела. И кто из духов захочет остаться с ней?

— У меня это было трижды, — сказала Йингати, чтобы удивиться тому, как спокойно мог звучать её голос теперь. — Но первый не считается. Тогда мне не пришлось выстраивать связи заново.

«Тебе пришлось изобретать новые», — отозвался голос, всегда говоривший только на родном языке. — «Это тоже тяжело».

— Тяжело, но не так.

Каждый раз, когда Йин переживала маленькую смерть, она в конце концов теряла прежнюю себя. Менялся мир, который она видела, менялись голоса, сопровождающие её… Если она теперь позволит себе умереть в четвёртый раз, чей голос она услышит? Голос болотного ветра?

Йингати обернулась и взглянула на Элиж.

— Что будешь делать? — спросила та. Шаманка вдруг подметила её ссутуленную осанку и впавшие от усталости глаза. С этой ночью, полной ледяной воды и скитаний по болоту, стоило заканчивать. Когда Йин была в топях последний раз, она провела там три дня и две ночи. Ей тогда казалось, что это почти убило её. А ведь она уже тогда была шаманкой.

Да, нужно было уходить. Йин чувствовала, как болото сопротивляется её воле к побегу. Духи болота всё настойчивей звали их обеих остаться. Духи плясали в мерцающей ночи. Просто дожить до рассвета будет недостаточно. И даже сохранить племенные души прежними будет недостаточно… Им нужно догнать время, ускользавшее, оплетающее их узлами, стремящееся оставить их в пределах Древнего Мира, предоставить ему вдохнуть их.

— Сыграю на варгане, — ответила Йингати. — Это похоже на транс, так что я вряд ли услышу, если ты позовёшь меня… Поэтому постарайся не отставать. Я выведу нас.

Она хотела ещё что-то сказать себе, Элиж и болоту, но оборвалась, когда её взгляд, скользнув по уходящим во мрак силуэтам, зацепился за крупную жабу, выжидающе следящую за ней с кочки возле тропы. Йин уставилась на жабу в ответ. Жаба осуждающе прищурилась.