Метаморфозы музыкального инструментария:неофилософия народно-инструментального искусства XXI века - страница 17

 Подобные мысленные операции мы проделывали и с другими признаками, свойствами, качествами народных и иных музыкальных инструментов. Мучительно долго искали в самом инструменте, в его частях, звучании и приемах исполнительства сущность сугубо народного инструментария. Мысленно расчленяли его, вслушивались в интонации, всматривались в манеру игры и нигде не обнаруживали чистую народность, которая исходила бы из сущности самого музыкального инструмента.

 Объективно мы видели особенности русских инструментов и в форме, и в конструкции, и в тембре, и в музыкальном материале, и во внешнем оформлении, и в традициях исполнительства. Но как только пытались определить через них национальную сущность инструментария, рассматривая сам инструмент таким, каков он есть, без включения дополнительных признаков, ассоциаций или сравнений, то есть без социальных характеристик, как тут же национальная принадлежность моментально растворялась и мы уже не могли сказать, почему эта форма, конструкция или тембр русские народные, а не иные. То есть особенности русских народных инструментов представляют собой лишь специфику признаков и свойств, но не самости, лишь внешних проявлений, но не сущности, не “самое само” вещи (А. Лосев).

 Эти логические рассуждения доказывают, во-первых, что народность не есть сущность музыкального инструмента, данная ему изначально как беспредикатное “самое само”; во-вторых, что сущность народности не в самом инструменте, а в чем-то другом. На основании первого умозаключения напрашивается вывод: народные и инародные инструменты по своей сути как музыкальные орудия не несут в себе национальной сущности, и те, и другие - просто музыкальные инструменты. Второе положение определяет необходимость поиска сущности народности инструментария вне бытия самих инструментов и мы находим ее в социальном представлении, в общественном сознании народа.

 Согласно философской концепции А. Лосева,[54] “самое само” вещи невыразимо и недостижимо, оно беспредикатно и есть само бытие, а сущность есть отражение, рефлексия (Г. Гегель) бытия в сознании. Говоря иначе, “самое само” музыкального инструмента, его реальность как вещи отражается в сознании людей и существует в виде образа (сущности) вещи в общественном представлении, которое наделяет его признаками, свойствами и т. д., почерпнутыми из самого бытия, но существующими уже в инобытии, то есть в нашем сознании.

 Отсюда народность инструментария - это социальный феномен, продукт общественного представления; это результат отражения в сознании людей определенных музыкальных инструментов, их оценки и присвоения им социального статуса, то есть результат отношения общества к данному явлению. Не сами музыкальные орудия, по своей сути вещи, являются народными, а представление о них, связанное с социальной характеристикой.

 Безусловно, сами народные инструменты объективно обладают определенными качествами и свойствами (внешний вид, звук, тембр, строй и т. д.), выделяющими их из всех прочих, однако оценку этих инструментов дают люди и именно они определяют, что принимать в качестве своего, народного, а что нет. Они явление создают и они его квалифицируют.

 Музыкальные инструменты - неодушевленные предметы (“ноумен”, по И. Канту - “вещь в себе”), которые только в соединении с человеком приобретают социальный статус, становятся явлением (“феноменом”, по И. Канту) общественного порядка. Поэтому, чтобы понять сущность народности инструментария, невозможно обойтись без его анализа как социального феномена.

 Под социальным представлением мы понимаем обыденное понятие какой-либо группы людей о тех или иных социальных явлениях, то есть способ осмысления и интерпретации повседневной реальности (концепция С. Московиси[55]). С помощью общественных представлений социальная группа строит образ окружающего мира и формирует отношение к нему.

 Социальное представление о музыкальных явлениях складывается не только во время непосредственного музицирования на инструменте, но и в процессе восприятия инструментального искусства, а также в результате передачи коллективного и индивидуального опыта внутри социальной группы и в межгрупповом общении в форме рассказов, легенд и т. п., то есть передачи информации, непосредственно не связанной с исполнительством или восприятием музыки.