Мгновения счастья - страница 9

Сделав такое, основанное только на собственных домыслах, заключение, Семенов совершенно овладел собой. Он решительно отодвинул стопку.

— А мне хватит.

— Как же так? — очень удивился Сашко. — Так не бывает, чтобы фронтовик не пил. Я таких не встречал. Это даже удивительно, как это у вас… — Он и в самом деле так был удивлен и огорчен, что даже и сам не выпил. Поставив на стол свою стопку, он вызывающе посмотрел на своего гостя и преемника: — Может быть, вы думаете…

— Ничего я еще не могу думать, — поспешил успокоить своего хозяина Семенов. — Я еще и завода не видел. А в тресте мне только хорошее про вас говорили. Так что не надо прежде времени делать выводы.

— Завод, — проворчал Сашко с таким злорадным торжеством, словно именно там, на заводе, скрывался некий подвох. — Благодарить будешь за такой завод. Это я тебе со всей ответственностью объявляю. А если считаешь, что я доброту твою пробуждаю, глаза заливаю, так этого нам не требуется…

— Нет, совершенно не требуется, — рассеянно подтвердил Семенов. — Как тебе в голову пришло? Ну, давай, коли так, выпьем.

Как раз в ту минуту, когда они только что успели дружно выпить, но еще даже не опустили стопки на стол, вошла Мария Гавриловна. Устанавливая на столе блюдо с жареной рыбой, она весело проговорила:

— Ну вот, я только что с вами выпить собралась, а вы уже…

— О! — удивился Сашко. — Ты ведь и не пила никогда.

— Никогда не пила, а сейчас вот захотелось. Такой стих нашел. А что, разве уж и нельзя, для встречи?

— И для встречи никогда ты не пила. Мало ли к нам приезжали. А ты никогда…

Заметно было, что такое внезапное желание жены не очень-то его удивило, как, наверное, не удивляли все ее желания: красивая женщина, несомненно любимая мужем, ни в чем ей не может быть отказа. Семенов подумал, что, конечно, она рада его приезду только потому, что теперь можно уехать в город, куда она так стремилась.

Подтверждая такое предположение, Мария Гавриловна проговорила с необъяснимой удалью или с отчаянием:

— Приезжали, да не так. Не такие приезжали.

И Сашко тоже подтвердил:

— Не такие, твоя правда, и за это выпить не грех. — И снисходительно разрешил, наливая водку: — Хлебни мужицкого веселья до слез горького. И, значит, начинаем жить по-новой!

— Ну, вот и выпьем за новую жизнь, — проговорила Мария Гавриловна, раскладывая рыбу по тарелкам. Потом она подняла свою стопку и на несколько секунд задумалась, словно сомневаясь в той новой жизни, за которую сама же предложила выпить. И решительно выпила. Она не закашлялась, не поморщилась, а просто выпила, как воду, и только потом проговорила: — Довольно противное это ваше «мужицкое веселье».

Проснулся Семенов почти в два часа дня, и первое, что он вспомнил, были слова Марии Гавриловны и ее внезапное желание выпить за встречу. Тогда он, так же, как и Сашко, подумал, что она рада встрече только потому, что теперь можно уехать в город.

А сейчас ему подумалось, будто не только в этом дело. А в чем же еще? В чем? Этого он не понимал, но казалось ему, что к радости этой примешалось еще что-то тревожное, будто и ее тоже, так же, как и его самого, встревожила первая встреча.

— Какая чепуха, — негромко проговорил он, поднимаясь с постели. — Не может этого быть. И не должно этого быть.

Причесываясь у зеркала, он думал, что надо как можно скорее принять завод, не особенно придираясь к недоделкам, перевезти маму и детей, устроить их жизнь и только тогда уже можно будет подумать о себе. Только тогда. А сейчас — за дело…

Настроенный очень решительно, он вышел из комнаты в темный коридор. Тут он остановился, не зная, куда идти. Заметив в конце коридора неплотно прикрытую дверь, он туда и пошел. И попал в столовую. Здесь все уже было прибрано, стол накрыт другой — серой камчатной — скатертью, посреди него на самодельном жестяном подносе стоял кувшин с квасом. Солнце переместилось, в комнате был зеленоватый полумрак, и сама комната уже не казалась такой просторной, какой представилась она. Семенову сначала.

В окна, широко распахнутые, вольно вливалось распаленное дыхание степи. Разомлевшие в зное, утомленно покачивались подоконные кусты, и от этого словно бы оживал и колыхался комнатный полумрак.