Mille regrets - страница 9

Я не знал, куда идти. Какое-то время я побирался на обочинах дорог, расплачиваясь пением. Но моя FortunaDesperata оставляла привкус горечи у меня на губах, и ее последние куплеты я допевал с трудом – так больно мне было вспоминать мою бедную Беатрису. Я плелся наугад по течению медлительных речушек плоской долины. Их извилины должны были привести меня к Шельде.

По ее берегам чаще располагались большие города. Я думал, что смогу найти там какую-нибудь работу. Но что может быть хуже положения одинокого подростка? Мои рваные лохмотья и босые ноги не вызывали никакого сострадания. Нередко на меня спускали собак из-за нескольких овощей, украденных в огороде. Я поедал их недозрелыми и сырыми, отчего у меня часто расстраивался желудок, как, впрочем, и от падали, которую я отнимал у ворон, научившись отслеживать их полет, когда они искали трупы животных.

Приближался июнь, а меня все сильнее охватывал холод. Это были щупальца смерти, которые постепенно подбирались к моим членам. Накануне Иванова дня, когда все селения и перекрестки дорог украшались гирляндами, а к площадям съезжались телеги, груженые старой мебелью, предназначенной для праздничных костров, я свалился в придорожную канаву. Я так обессилел, что уже не мог держаться на ногах. Голова у меня кружилась, и помутневшими глазами я видел над собой ворон, ожидавших, скоро ли я стану их добычей. Прохладная свежесть травы как лед обожгла мне лицо. О, друзья, если бы вы знали, какой лютой стужей веет из царства смерти! Ее даже невозможно сравнить с холодом самой темной ночи в разгар самой жестокой зимы!

Я закрыл глаза с единственным желанием провалиться в сон, которому предстояло стать вечным. Где-то далеко, очень далеко, по ту сторону ватного тумана, который обволакивал мое сознание, мне померещился стук приближающихся лошадиных копыт. Лошадь пошла медленнее, потом и вовсе остановилась. Она издала короткий храп, и звякнули удила. Чья-то рука, должно быть, ее успокоила, потому что она затихла. Забренчали стремена, и послышалось, как на дорогу ступила нога в сапоге, потом вторая. Холод и чернота затопили меня.

Подобно тому, как аромат, исходивший от Беатрисы, перенес меня в рай, прежде чем я рухнул в пропасть, так другой, более сильный, более дикий запах, раздражавший мои ноздри, теперь вернул меня к жизни. Мой нос утыкался в лошадиную шкуру, и ее мускусный дух оживил меня. Я открыл глаза и увидел черные и блестящие бока животного, камни мощеной дороги, каблук сапога и складки богатого плаща, отливавшего аметистом. Всадник уложил меня поперек спины своего коня, между его шеей и своим седлом. До моих ушей донесся глубокий и немного хриплый голос:

«Ну что, малыш? Ты возвратился из небытия на божий свет? Тебе повезло, что я заметил твои пятки, торчавшие над краем канавы. Иначе, со всеми этими приготовлениями к празднику, что так располагают к беспечности и безразличию, нищим не остается ничего другого, как потихоньку исчезнуть с этой земли».

«Кто… такой? Я… куда?», но я не мог ничего толком выговорить пересохшими губами.

«Не трудись отвечать, мы скоро будем на месте. Сегодня ночью ты заснешь под крышей и не с пустым животом. Бедный малыш!».

Никогда еще моя кожа не наслаждалась подобной мягкостью! Фланелевые простыни пахли свежестью, подушки на этой постели были пушисты как кошачий бочок. Дважды в день ко мне входила розовощекая горничная и кормила меня вкусным бульоном, предварительно разбив и вылив в него свежее утиное яйцо. Молчаливая и предупредительная, она не задавала вопросов и прижимала пальцы к моим губам, едва я пытался заговорить.

«Потом, малыш, потом…Он запретил тебе разговаривать. Ему важно, чтобы ты поберег свое детское горло… Он очень любит детей».

Так я провел три дня, в полном изнеможении, между бульонами и глубоким сном, который каждый раз оканчивался одним и тем же кошмаром: похотливый приор хватал заостренный кол и готовился изо всей силы всадить его мне в горло, а в это время Беатриса, дико хохоча, вздымала над садом свои гигантские юбки, подобно взбесившейся мадонне, которая намеревается втянуть весь мир в свое лоно. Я просыпался весь в поту. Свет ночника, плотные мягкие занавеси полога и благоуханный воздух, проникавший сквозь приоткрытые окна, успокаивали меня, и я тотчас снова засыпал. Понемногу дурной сон отступил.