Милюль - страница 22

– Что, папенька, – спросил я – башню реконструировали, или заменили на новую?

– Да никто её не трогал – ответил он – как стояла, так и стоит. И ещё простоит так лет сто или двести.

Поначалу я решил, будто он меня обманывает, и стал приставать с подобными вопросами ко всем подряд. Однако, ответ всегда был одинаков и он обескураживал меня…

– Так что с башней то случилось? – нетерпеливо спросила тётка.

– Она абсолютно изменилась! – ответил Сергей Пантелеймонович – в том, докадетском детстве, когда я видел башню чуть ли не каждый день, она была красная и простая, как все водонапорные башни по нашей Руси-матушке, теперь же она стала совсем другой: белая, оштукатуренная, с тонким ровным стволом в сердцевине. Ствол шёл от восьмигранного резервуара к земле. Сам же резервуар будто висел на четырёх ажурных опорах, которые расходились в стороны, как расходятся четыре угла Эйфелевой башни. В общем, оказалось, что это не просто кирпичная бадья на кирпичной трубе, а целое произведение архитектурного зодчества!

– Это прекрасно – заявила тётка.

– Может и прекрасно. Но как вы объясните мне такую метаморфозу? Башню явно подменили, а никто того не заметил. Лишь я один! Все, от родного моего батюшки и до молочного брата, который тоже переменился, уверяли меня в том, что никто башню не трогал и она, как стояла на месте, так и продолжает стоять! При этом я прекрасно помнил другое и был уверен в обратном!

– Сговорились? – предположила Милюль.

– Сговориться могут люди в замкнутом кругу, но посторонние прохожие и мужики, к которым я приставал с расспросами, не могли сговориться. Я же долго носился со своей башней как дурак с писаной торбой. Что вы думаете про такой феномен?

– Я теряюсь – призналась тётка Юлия.

– Вот и я никак не мог объяснить этого. Вплоть до сегодняшнего дня.

– Теперь можете? – спросила Милюль, прожёвывая пятое перепелиное яйцо с сыром.

– Не совсем, милое дитя – ответил Сергей Пантелеймонович – благодаря тебе у меня сложилась в голове этакая гипотеза. Во всяком случае, ты мне напомнила про моё собственное детство, и, кажется, я снова попробовал ответить на свой же собственный детский вопрос, но уже с позиций взрослого человека. Эх, если бы молодость знала, если бы старость могла! – Сергей Пантелеймонович допил коньяк и поднял рюмку вверх, призывая стюарда.

Стюард принёс графинчик коньяку и новую рюмку, убрал использованную посуду и предложил ещё чего-нибудь. Никто ничего более не заказал, и стюард отбыл. Сергей Пантелеймонович отхлебнул коньяку, отставил рюмку и, положив локти на край стола, свёл ладони вместе:

– Вот видите, две ладони – сказал он и тут же развёл их, демонстрируя здоровенные ручищи – они похожи почти как зеркальные отражения друг друга, но всё же между ними есть некоторая разница. Например, на левой – у меня размытая и невнятная линия любви. На правой же она прямая, чёткая и глубокая. Если верить в гадания по руке, то мы видим два разных варианта развития событий. Получается, это две разные пьесы, между которыми общего много, но они всё-таки разные. Здесь – он протянул левую руку – масса действующих лиц, но все они эпизодические. Главных практически нет. Каждое новое лицо оставляет небольшой и незаметный след. Их сплетение даёт подобие общей линии. Ничего серьёзного. Здесь же – он показал правою ладонь – напротив, все подчинены одному, главному, одной, определяющей линии. Лишь одна личность царствует в этой пьесе. Выходит, что мы видим две разные реальности, в которых может оказаться один и тот же человек. Две судьбы. Но откуда они берутся?

– Как человек себя поведёт, так судьба и сложится – предположила тётка Юлия.

– Сложится – эхом отозвался Сергей Пантелеймонович – но я веду к другому. Я хочу вам сказать: вы видели эти две руки, как два разных сценария. Сценарий всегда вещь уже существующая, написанная, как смета, или проект. Выходит, уже есть оба эти проекта, и мы с течением времени лишь пробегаем по одному из них как паровоз по железной дороге. То есть моя душа – это паровоз. Вчера он выехал из Санкт-Петербурга, а сегодня уже миновал Бологое и всё ближе к Москве. Пусть движение паровоза зависит от мастерства машиниста, но путь прочерчен. Именно в детстве, когда пути ещё не разошлись окончательно, я мог переместиться от одного проекта, на другой. И поехал мой паровоз не в Москву, а в Гатчину, по параллельной реальности.