Мир приключений, 1928 № 09 - страница 24
Человек с сомнением покачал головой.
— Просто? Вы говорите в мире все просто?… Может быть… Вам сколько лет?
— Восемнадцать. Да лежите же спокойно, несуразный человек!
— Лежу, лежу… я спокоен… Да… в восемнадцать лет — все должно быть просто. Вы правы…
Словно подстерегавшая, трель какой-то звонкоголосой птички раздается над самым окном. Ей отвечает другая, третья, — подальше. Тени меж деревьями тают. Рдяные, прямые стволы сосен рисуются строго и четко. Женщина взглядывает на мужчину. Он лежит вверх лицом, слегка вздернув остренькую бородку, дышит редко, спокойно. Она заботливо прикрывает окно и выходит за дверь.
Небо очистилось. Кое-где по прозрачной голубизне скользят обрывки разрозненных облачков, то белых, как кипень, то слегка подрумяненных. К востоку, за стеною сосен, колыхает пламя зари. Словно алый, пламенеющий занавес опущен меж небом и лесом. Влажная зелень листвы сверкает, как свеже окрашенная за ночь. Птичий гомон разноголос и вызывающе неуемен. Каждый кустик, каждый клочок земли, каждая ветка хвои кадят расточи-тельным ароматом.
Мир — прекрасен и детски прост. Звуки леса — гармонично нестройны.
Ариша, уверенно ступая босыми ногами, прошла к водопаду, вмиг сбросила с себя одежду и с воздетыми к небу руками застыла, стоя на валуне, — как мраморная богиня какого — то счастливого лесного народца. Потом, осторожно ступая по камням и изгибая торс, спустилась к пополневшей реченке и погрузилась в ее обжигающую быстрину, — как раз там, где плавный водопад кудрявится завитками жемчужной пены.
Порозовел белый мрамор. Ласково замурлыкала река.
Возвращалась домой медленно, неторопливо, о чем-то раздумывая. Рассеянно срывала росистые цветочки и как-то незаметно для себя сплела венок. На минуту остановилась у спорной полянки, где, по мнению Павлика, следовало посадить картофель, а по ее — посеять маки.
В хлеву призывно замычала Буренка. Ариша быстро схватила подойник и пошла доить. С наслаждением выжимала кремово-дымящуюся влагу, любовалась тугими, упругими звенящими струями. Наполнила подойник до краев и выпустила корову на подножный корм.
Затем оседлала Гнедка и пошла в избу, готовая скакать за доктором. На минуту задумалась возле печки, наполнила миску парным молоком, отрезала ломоть хлеба, понесла незнакомцу.
— Вы спите? Вот здесь — молок# и хлеб. Захотите — подкрепитесь. Я еду за доктором…
Помолчала минуту.
— Вернемся часам к девяти. Если приедет муж, скажите ему то же, что мне сказали. Я ему оставлю записку… — Долго искала карандаш. Нашла, хотела писать. Неожиданна схватилась за какую то мысль, быстро подошла к человеку с заграничной бородкой, положила ему руку на лоб. Холодный и влажный, как валун у водопада.
Раскрыла впалую, желто костяную грудь, близко припала ухом. Человека нет…
Кончился…
Долгим взглядом осмотрела заострившиеся черты, медленно отошла к двери. В сенцах, в рамке дверей, долго, стояла опершись руками о косяки, без мысли смотрела на спорную полянку, где бродила, пощипывая травку, Буренка.
Неожиданно приняла решение: не говорить Павлику ничего. Так лучше. Не было ничего: ни грозы, ни человека с заграничной бородкой, ни выстрелов в лесу. Ничего… Не было и нет. Все идет по-старому.
Одела высокие сапоги, взяла заступ и направилась к спорной полянке. Уверенно, скоро, привычно копала рыхлую, влажную землю. Когда могила была готова, вернулась в избу. Привела незнакомца в порядок: застегнула ворот красноармейской рубахи, омыла лицо, одела на ноги шерстяные чулки, голову повязала красным платком — с своей головы.
Легко, как привычную ношу, подняла труп на руки и понесла к могиле.
Когда опустила тело на дно и взялась за заступ, — вспомнила о платье незнакомца. Вернулась в избу, собрала непросохшее, грязное, машинально осмотрела карманы. Какие-то слежавшиеся, смоченные бумажки, носовой платок, карандаш и перочинный нож, размокший кусок хлеба. Ни бумажника, ни денег, — больше ничего. Все положила обратно. Бумажки оставит — рассмотреть на досуге. Свернула мокрое платье в узелок и опустила в могилу, рядом с владельцем вещей.