Мираж - страница 13

— А что подразумевалось под «медовой ловушкой»?

— «Медовая ловушка» — это когда парню подставляли девушку. То есть операция «обольщение сексом».

— Эти слова действительно употребляются или вы придумали их?

— Все они, я полагаю, выдуманы, хотя мне приятно сказать, что одно или два из них вошли в обиход. Я использовал некоторые подлинные профессионализмов — те, которые мне удалось обнаружить, однако я отдаю предпочтение своим собственным.

— Вы непременно согласовываете все имена агентов с министерством иностранных дел, дабы быть уверенным, что вы никому не причините неприятностей?

— Все это не так уж драматично на самом деле. Мне довелось состоять на дипломатической службе, и в знак уважения я до сих пор направляю дипломатам свои книги, как это и должно быть по теории, а они до сих пор просматривают их.

Меня преследует кошмар, будто в один прекрасный день я придумаю какую-нибудь операцию, имевшую место в действительности, и это приведет к каким-то ужасным последствиям.

— Мне придется задать вам вопрос, который интересует всех: были ли вы на самом деле шпионом?

— В армии, отбывая воинскую повинность — это было тысячу лет назад, — я работал в одном чрезвычайно жалком подразделении, занимающемся допросами; мы старались с помощью уговоров перетянуть людей через чехословацкую границу и вытряхнуть из них информацию, допросить их. Конечно, когда вы проработаете на дипломатической службе столько, сколько я, вы будете чувствовать таких людей на расстоянии. Но мне хотелось бы разрушить такое представление обо мне. Если вы написали рассказ о лондонских проститутках, вас не обвинят сразу в том, что вы содержите публичный дом. Но стоит вам написать рассказ о шпионах, как окажется, что чем вероятнее, правдоподобнее этот рассказ, тем меньше поверят в то, что это плод вашего воображения. Я гораздо больший сторонник правдоподобия, нежели подлинности в искусстве — ведь, в конце концов, в этом заключается творчество писателя.

— Как ни странно, хотя вы сами называете своего «Жестянщика — портного — солдата — шпиона» шпионским романом — а это великолепный рассказ о шпионах, — меня увлекло в нем то, как этот жанр позволяет вам говорить о политике.

— Да, я широко использую эту возможность, и мне кажется, еще не раскрыты все возможности, заложенные в жанре шпионского романа. Понимаете, тот, кто работает в разведке, должен отличаться от обычного бюрократа тем, что действует. Там, где другие болтают, он делает. Вот представьте: прокуренный кабинет премьер-министра, и каждый из присутствующих преследует свои корыстные цели; премьер-министр удаляется в маленькую комнату, где находятся двое парней в серых фланелевых костюмах, которые говорят ему: «Не прикажете ли просто перерезать ему глотку?» То есть это люди, которые сочетают идею с ее практическим осуществлением. В этом смысле они выступают в роли пехоты нашей идеологии.

Сегодня, когда у нас нет никакой идеологии, а в нашей политике царит хаос, я нахожу для себя удобный микроскоп и, изучая тайный мир, создаю из него многозначительный фасад мира видимого.

— А поскольку герой вашей книги Смайли является, может быть, самым современным героем, неопределенность его взглядов на все, включая политику, оказывается тем стержнем, на котором крепится главная идея книги.

— Да, и именно это мне нравится больше всего в нем и в книге. Смайли напоминает мне персонаж одной из моих ранних книг, который говорил: «Видите ли, моя работа заключается в том, чтобы лгать на благо моей страны, однако проблема в том, что я не знаю, где правда».

— Как вы думаете, беспокойство Смайли относительно его идеологической позиции характерно для людей, занимающихся такой работой, или это плод вашего вымысла?

— В какой-то степени такое беспокойство свойственно людям, занимающимся подобной работой. Я полагаю, оно вообще свойственно думающим руководителям. Есть много людей, которые считают, что их собственные сомнения отвечают национальной потребности, и, как только они выявляют такую национальную потребность, они стремятся удовлетворить ее.

Эта ответственность довольно религиозна по своему характеру, сомнение же по своей сути антицерковно. Я действительно верю, что такого рода сомнения распространены весьма широко, если судить по тем живым откликам, которые вызвала моя книга после первого издания, особенно в Штатах. Я думаю, в ней точно передано настроение, распространенное там, где ценности распадаются так быстро, и мы просто хотим остановить прокручивающуюся пленку и задержаться на каком-нибудь одном кадре. Смайли говорит, что в жизни всякого человека наступает момент, когда ему следует остановиться и сказать: «Вот мое поколение, и вот так я буду вести себя». Но взгляды и события меняются так быстро, что вы оказываетесь уже не способны на такой выбор. С тех пор как «горячая» война перешла в «холодную», а «холодная» война перешла в разрядку, мы испытали на себе ряд безумных идеологических превращений. Так что Смайли — это сомневающаяся личность, связанная обязательствами, и в этом смысле он, на мой взгляд, чрезвычайно современен.