Мишки-гамми и Принцесса - страница 15

- Как хорошо, что у вас не было денег! - восхитился Толстяк.

- Не знаю, не знаю, - задумчиво произнес Говард. - Я узнал через наше посольство, что принцесса выходит замуж через месяц. Ровно столько осталось мне жить. Не успокаивайте меня! Вы мои друзья! Я это вижу, но не надо меня успокаивать, эти мысли продуманы мною не раз и не два. За этот месяц я должен написать поэму о своей любви. И вот только сейчас, сидя здесь, я сочинил финал поэмы. Триста стихотворных строк я посвящу огню в камине. Это будет великолепно! Огонь напомнил мне мою принцессу. И всякий мой читатель будет смотреть на огонь и видеть принцессу.

- Почти гениально! - воскликнул вдруг Ворчун.

- Почему почти? - удивилась Бабушка.

- Полностью гениально будет тогда, когда сэр Говард напишет стихи, - торжественно произнес Ворчун.

- Он их напишет! - твердо произнес Малыш.

Время было позднее. Говард заметил это и очень смутился.

- Я так вас задержал! Извините...

Он поднялся. Но тут мишки-гамми в один голос стали уговаривать, чтоб он не уходил.

- Мы так поняли, - сказал Толстяк, - что вам понравилось смотреть на огонь в камине.

- Да, да, - закивал Говард, - я даже не знал, что так успокоительно смотреть на огонь. Пламя о многом может рассказать...

- Так оставайтесь у камина, - предложила Бабушка.

- А вы?

- В замке много комнат.

- Они все в вашем распоряжении! - воскликнул Говард и застеснялся. - Правда, они все так запущены...

- Это ничего, - махнул лапой Ворчун.

- Мы быстро наведем порядок, - заявила Солнышко.

- Сэр Говард, - подал голос Малыш.

- Я слушаю тебя, мой маленький друг.

- Позволите ли Вы нам подняться на башню?

- Конечно! О чем разговор? Только не ходите в подвалы.

- У вас есть старинный меч?

- Не только меч. В башне - целый музей оружия.

- Это хорошо, - кивнул Малыш.

- Чем же это хорошо? - заинтересовался Говард.

- Если враги нападут, - сказал серьезно Малыш, - нам будет чем отбиваться. Я буду руководить обороной.

Все засмеялись. Бабушка заторопила:

- Идемте устраиваться на ночь и оставим сэра Говарда в одиночестве.

- Я не усну, - заявила Солнышко.

- Это почему? - спросил толстяк.

- Ты никогда не страдала бессонницей, - заметил Ворчун.

- Как вы можете спокойно спать, - сказала Солнышко, - когда сэру Говарду осталось жить только месяц?

Говард слабо махнул рукой, мол, не обращайте на это внимания.

- Я вот что скажу... - заявил Колдун.

И все понимали, что тирада, которую начал Колдун, может закончиться только утром, когда все попадают с ног от усталости, но положение казалось таким безвыходным, что мишки-гамми готовы были выслушать даже Колдуна.

- В моей книге, которую я забыл дома, о чем знает каждый из вас, потому что от каждого я уже получил не по одному упреку, но не держу ни на кого обиды, поскольку сам виноват... Стоп! Я забыл, с чего я начал.

- Ты начал с книги, о которой я уже слышать не могу, - сурово проговорил Малыш.

- О да! - обрадовался Колдун, не обратив внимания на жесткий взгляд Малыша. - В той книге - я буду изумительно краток - есть рецепт излечения от любви. Я постараюсь во сне вспомнить его. Недаром говорят - утро вечера мудренее, утром я скажу, как спасти сэра Говарда.

- Не надо меня спасать, - даже вскочил Говард. - Вы, друзья мои, так ничего и не поняли. Я самый счастливый человек. Неужели вы думаете, что я был бы более счастлив, если бы стал известным политиком и стал по телевидению говорить прописные истины или более того - обманывать народ, чем только и занимаются политики? Неужели есть что-то, что выше и прекраснее любви?

- Хорошо, сэр, - примирительно сказала Бабушка. - Оставайтесь и отдыхайте.

- Мы вас уважаем, сэр, - поклонился с серьезным видом Малыш.

- До утра, сэр! - мило попрощалась Солнышко.

- Помните, сэр, - прижал лапу к груди Ворчун, - мы ваши друзья.

- Это правда! - поднял лапу Колдун и хотел еще что-то сказать, но Ворчун потащил его за собой.

- Сэр, - начал Толстяк и уже приготовил кучу слов, которые считал очень светскими и уместными в этот поздний час, но такая сладкая зевота напала на него, что он потянулся, аж кости хрустнули, и так явственно увидел мягкое ложе, что сердце томно заныло, он представил себя на перине с небольшим куском чего-нибудь сладкого в лапе и ничего не мог сказать, кроме: