Мода на короля Умберто - страница 29

Мокей Авдеевич отворачивается. Привычка Скуратова шутить заставляет его ждать подвоха. Печален Мокей Авдеевич. Ниночкин отказ не прошел даром: под глазами у старта тени, лицо осунулось, борода и та потускнела. Лишь осанка прежняя, даже недоброжелатель не назвал бы его согбенным. Наоборот, любой отметил бы занесенную выше обычного голову и поинтересовался бы: чем это Мокей Авдеевич возгордился? Сидит, точно спину мерить собрался.

— Ну вот… Однажды является к дедушке бравый такой молодец, скрипя новенькой портупеей, — продолжает Маэстро, стараясь изо всех сил отвлечь Мокея Авдеевича. — У вас-де кот, а у нас — кошечка. Нельзя ли их сосватать? Будьте уверены, вернется обратно в целости. Добавление отнюдь не праздное. Тайны тайнами, а слухи о нравах злодея просачивались на поверхность, а тут еще за кулисами, из одного театра в другой, кочевала история о некоей актрисе, которая имела неосторожность и так далее… Словом, на рандеву она не оправдала надежд, паук выпустил ее целехонькой, даже как галантный кавалер проводил к машине и подал на прощание букет роз… Со словами: «А это вам на могилу…»

— Легенда, — мрачно говорит Мокей Авдеевич. — Госбез — сборище скупердяев. Снегу зимой не разживешься что на Соловках, что на Колыме.

— Детка, ты не умеешь слушать. Не перебивай! Кстати, любимица публики вскоре исчезла и обнаружилась спустя много лет, когда начали выпускать… Так вот, мой дед Федор Федорович пришел в страшное волнение, словно речь шла о настоящих матримониальных делах, словно злодеи покушается на него, на его семью, внука… «Батюшка кот ручной». И то была чистая правда. «Порог не переступает. Если угодно, извольте вашу кошечку к нам…» Молодец щелкнул каблуками и удалился, а дед провел пренеприятнейшие пятнадцать минут. По тем-то временам. Он уже мысленно собирал вещи… Не пугайся, Миклуша, ты и так бледный. Все закончится благополучно. Кошечку принесли и оставили с кавалером. Понравились ли они друг другу, не знаю, а вот я… устал ждать, когда ты выйдешь к роялю. Прошу!

— Что-то я неважно себя чувствую… — жалуется Мокей Авдеевич. — Недуги одолели… Пессимизм, будь он трижды неладен.

— Что? — грозно переспрашивает Маэстро и, отойдя на шаг, разгневанный, указывает на Мокея Авдеевича пальцем: — «Панин, заметя, что дерзость Пугачева поразила народ, столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу до крови и вырвал у него клок бороды». Не желаю слушать! От тебя веет обаянием порока. — И, обратясь ко мне, серьезно говорит: — Лерочка, вы знаете, старец сладострастен, как павиан.

Шутка выводит Мокея Авдеевича из себя. Он бросает книгу, которую держал в руках, вскакивает и с вызовом обещает:

— Погодите! Я заставлю вас заплакать!

И первые строки романса действительно звучат очень грустно.

Жалостливый голосок едва слышен. Еще минута, и он погаснет, как слабый огонек.

Я было хотела его поддержать, но в эту минуту меня отвлек Василий Васильевич. Кивая на осиротевшую книгу — ее название простиралось на весь переплет: «Почему я не христианин», — он тихо говорит:

— Чем больше я читаю такие книги, тем сильнее верю в Господа.

Это «Господа» вместо привычного «бога» да и вся убежденная простота, двигавшая им, и светлая незлобивость, и какое-то непоказное достоинство удивили меня, и я забыла про старца. Я вдруг вспомнила, как на предыдущем уроке Василий Васильевич дал отповедь Ивану Лазаревичу, — вопреки обещанию, спаситель русского народа явился в класс. Василий Васильевич и тогда обратился к помощи Господа. «Несть эллина, несть иудея, а всяческий во всем Христос», — сказал он и от себя добавил: — Иван Лазаревич, мы приходим сюда не для этого». Смысл его замысловатой речи по-своему расшифровала Ниночка: «Аккомпанировать антисемитам не собираюсь!» — и демонстративно скрестила руки на груди.

Иван Лазаревич поднял изумленную бровь, криво усмехнулся, его бледные губы разжались и сомкнулись; с презрительным непониманием он повернулся к Скуратову — всем корпусом, словно голова его была прикручена к туловищу намертво. «Интересно, кто здесь главный?» — как будто вопрошала его исполнительская фигура. Даже кончик острого носа не мог ничего добавить к этой убедительной картине, но тем не менее и он счел нужным порозоветь. Маэстро лишь развел руками: «Коллектив…» — и принялся объяснять, что лично у него никаких претензий, наоборот, он ценит Ивана Лазаревича за интеллект, находит в его исполнении уйму достоинств, даже вот хотел предложить ему дуэт с Мокеем Авдеевичем… Нечто замечательное, несправедливо забы… Но оскорбленный спаситель русского народа, не дослушав, поклонился и вышел из класса. Вернее, он ринулся вон. Жалко, Маэстро не успел поставить ему в пример Бородина и его половецкие пляски, которые воскресили половцев для всего мира и явили интернациональную широту русских. Но все же в сторону двери он пробормотал: «Быть русским — миссия, друг мой…»