Мода на короля Умберто - страница 52

— Вы, Кирилл Николаевич, любите тесноту?.. Коммуналки? Очереди? Вот и животные не любят. Одному соколу чеглоку, например, нужен целый большой район! Рядом с соседом он жить не станет, почему и зовется аристократом неба.

Образная речь директора оживляет Москалева. Он старается больше слушать, чем говорить. И тоже отодвигает кресло. Ослабляет узел на галстуке. Одно неясно… Заказник, охотничье хозяйство… Почему Новожилов объединяет их?

— Потому, — отвечает директор, переходя на более деловой тон, — что заказник — часть хозяйства. Дикие звери и птицы должны чувствовать себя тут как дома. Понимаете, дома! А не как в концлагере. Иначе никакого неприкосновенного генофонда не создашь.

И опять Новожилов следит за секретарем: пришлось ли крепкое сравнение? Кажется, принял. А иначе не прошибешь. Начнешь мямлить да усыплять биологическими терминами — и сразу припечатает тебя словами о главенствующем положении человека на земле.

Действительно, Москалев считал: земля обрабатывается не для того, чтобы ее заселили дикие. Он твердо знал: охрана природы не должна мешать прогрессу. Не однажды секретарь сталкивался с людьми, которые во имя сохранения природы готовы были предать анафеме производство. Ничего, кроме сожаления, не вызывало их бурное негодование. И вообще мир представлялся Москалеву противоборством темных и светлых сил, стихии и интеллекта, который медленно, но верно подчиняет себе все, движет человечество к добру. Увы, не столь быстро, как хотелось бы, но… Если о чем и сожалел Москалев, то о хронологическом несоответствии человеческой жизни и истории.

Но когда наивная вера Москалева встречалась с чьей-то практичностью, возникала настороженность. Москалев ощущал ее и сейчас, ощущал просто как твердое тело. А между тем что такое охотничье хозяйство, если очертить на топографической карте? Одно из звеньев системы. На его территории станицы, железные дороги, автомобильная магистраль. Здесь постоянно ведутся работы. Там пашут, тут сеют, где-то косят, убирают урожай. Москалев облетал свой район на вертолете, и образ открывшейся земли, подкрепленный видом карты, которая висела в кабинете, создавал у него ощущение неразрывного единства жизни. Это ощущение не позволяло секретарю отделять чью-либо правоту от других правд, тоже важных и главных. Переубеждать его было напрасно. А ссылки на разные там объективные причины секретарь воспринимал как обычные отговорки.

Однако Новожилов не собирался спорить. И он верил в разум, но как человек, который сталкивается со злом на узкой тропе, который знает, какого калибра у него пули и какие следы оно оставляет на месте преступления. И сидящий напротив Москалев был далек от Новожилова не потому, что сиял чистотой, — секретарь застревал в дорожной грязи и почаще директора, — а потому, что чего-то не понимал.

— Так что никто не посягает на пахотные земли, — хмуро говорит Новожилов. — Да и зачем? Повсюду есть участки, которые лучше оставить для диких животных. Разные обрезки, клочки, топи… Проку от них ни на грош, а зверью — в самый раз.

— Вот и плохо, что ни на грош, — замечает секретарь, подозревая Новожилова в желании вырвать для зверей и птиц что-то неположенное. Ведь предупредили же секретаря, что диких животных директор любит больше, чем одностаничников.

«Да он совсем зеленый, — думает Новожилов. — Птенец! — И в кончиках пальцев словно бы ощущает нежный пух. — Вот и рассуждает как типичный аграрий, который хоть на лысине готов сеять пшеницу».

И, кивнув на карту района, спрашивает, уже как старший младшего, — снисходительно и терпеливо:

— Что можно посеять, например, на склоне, где смыта почва? Или в овраге?.. А животным тут благодать. Они облюбуют местечко, и надо, чтобы никто им не мешал. — Новожилов поднимается к карте: — Смотрите! Живые изгороди, окраины полей, ряды кустарников, просеки после лесной рубки… Все годится! Любые клочки, обрезки, какие-нибудь беспризорные участки — все может стать зоной покоя.

— Зашла Елизавета так…

И Петрухин соображает, что речь пойдет о лисице.

— Я поселил в кабинете двух сычей. И чтобы они меня самого не выжили, чтобы топор в воздухе не повесить, днем и ночью держу дверь открытой. И вот слышу среди ночи — сычи орут в клетках, волнуются. Значит, кто-то беспокоит. Захожу и вижу: роспись посреди кабинета. Похоже на работу енота. Заглянул под стол, а там — большая, очень худая, какая-то облезлая лисица. Я вмиг дверь прикрыл, и рыжая осталась с сычами. Чуть тихо становится, она давай рыскать, а птицы начинают бить тревогу, и я иду к ним. Открываю дверь — лисица под стол шасть, одни глаза горят. Худая до невозможности, совсем доходяга. Может, она из леса, а может, кто-то взял лисенком, выкормил, а она удрала… Моих индюшат штук двадцать передушила. Я ее со злости стрелял в сумерках. Но темно, мушки не видно, и я промазал… Может, чем подлечим, если попалась. А выпустить — пропадет.