Мода на короля Умберто - страница 53

Озабоченность Новожилова так велика, что Петрухина даже досада берет. Что за характер! Тварь ли, человек ли — ему все едино.

Лишь сейчас замечает Новожилов осуждение на лице егеря. И, садясь в коляску мотоцикла, говорит:

— Если я не буду защищать, кто же будет? Они бегают, прыгают, летают, плавают рядом со мной, потому что им тут хорошо. Для них я живу в природе вот уже тридцать лет.

— А чего их разводить! — И загорелое лицо Петрухина морщится от удовольствия, когда он надевает краги. — Они сами разводятся.

— Ишь ты, какой быстрый! — говорит Новожилов и удивляется себе, как язык не отсохнет годами долбить одно и то же, долбить, как попугай, кому ни придется, и все равно без толку. — Разводится… Тут тебе не остров Маврикий… Да и там создают условия, — Новожилов с досадой показывает рукой в сторону далеких всадников: — Правь к пастухам. Сейчас обую их в лапти.

Похоже, и пастухи не собирались сдаваться. Они кликнули здоровенных овчарок и, выпрямившись в седле, ждали, когда Новожилов подъедет ближе.

И долго еще коровы, сбившиеся перед мотоциклом, слышали человеческие голоса и, дивясь на пришельцев, словно бы вопрошали: «Кто такие? Зачем пожаловали?» Долго еще раздавались крики взбудораженных пастухов:

— Ну и гавкай тут сам вместо собаки!

Новожилов помнил и похлестче столкновения, когда защищали от нашествия скотины заповедные острова. Колонию чернокрылых бакланов удалось отстоять. А теперь новая напасть — собаки. Они рыщут по угодьям и давят все живое: фазанят, куропаток, зайцев. Но пастухи заверяли: может, какие другие собаки, только не их. За своих чистокровных выложили по двести целковых, псины культурные.

Новожилов привык к ярости и упорству спорщиков. Знал, что отстаивали собак вовсе не из любви, а чтобы самим поменьше работать. Овчарка заменяла недостающего пастуха: он значился при деле, а сам заправлял дома. И вот в который раз выгнали скот на молодые сосновые посадки. С вершок ростом. Коровы их истолкут, а лесники спишут на лосей и зайцев. И пойдет уже война с лесничеством. «Так и буду воевать до гроба». И, заполнив протокол, Новожилов складывает полевую сумку, хмуро бросая егерю:

— Трогай!

— Их не переделаешь, — с сочувствием говорит Петрухин. — Штрафовать надо!

— А куропатки парами, — замечает директор, показывая на птиц, выскочивших из травы. — Им бы с птенцами быть, насиживать новых, а они… Потому, что собаки разорили гнезда.

Никто сильнее не желал отстранения Новожилова, чем лесники. Бердюгинцами их называли по фамилии директора лесничества.

Размолвка между охотничьим хозяйством и лесничеством началась с того, что бердюгинцы наотрез отказались сажать деревья и кустарники, необходимые для дичи, особенно для фазанов. До баловства ли, рассуждали, когда в плане деловая древесина?! И вообще откуда напасть? Отродясь не видали в здешних краях фазанов. Новожилов завез их, заполонил округу, пускай и заботится.

Не последнюю роль в междоусобице сыграло дело о таинственном кабане и Красной книге.

Однажды утром к Новожилову приехал егерь и угрюмо доложил: в лесополосе грохнули кабана, осталась лужа крови, в ней — желтая ружейная гильза. Рядом отпечатались следы «Нивы». Есть и свидетель, видевший тройку неизвестных и запомнивший номер машины.

Новожилову и то сделалось не по себе, едва следователь сообщил фамилии «неизвестных»: сынок главного лесничего в компании с зубным врачом и директором магазина. У всех были путевки на отстрел голубей. Как ухитрилась троица перепутать голубей с кабаном — тайна, не раскрытая поныне.

Возможно, раскрыть ее и намеревался папаша главный лесничий, пожаловавший в разгар расследования к Новожилову домой. А может, как человек в высшей степени деловой он хотел внести родительский вклад в воспитание сынка, но попытаться отдать этот «вклад» в руки Новожилова. Черт дернул парламентера направиться к директору не тотчас, а свернуть в кухонную пристройку: уж очень хотелось пить.

В пустой полутемной каморке действительно стояли ведра с водой, но не они заинтересовали парламентера. Рядом на стуле… Рядом лежала Красная книга! Роскошная, новенькая. Не издание — чудо полиграфии. О такой он давно мечтал. Даже видел ее во сне после того, как целый вечер, который прожег у приятеля — зубного врача, она глазела из книжного шкафа, приставленная к стеклу. Сколько ни наседал гость, прося раздобыть такую же для него, зубной врач бубнил: «Можно попробовать, но только когда сделаю ей коронки». Ей — то есть пышнотелой и белокурой книготорговой администраторше. Второму гостю тоже приспичило заиметь полиграфическую новинку, и он спросил, не подтает ли сердце бесподобной от сливочного топленого масла, несколько килограммов которого он может устроить. С появлением серьезного соперника слабые шансы лесничего враз улетучились, а желание приобретателя удвоилось.