Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - страница 27

Именно в это время я сделала открытие.

Ведьма диктовала, прохаживаясь между партами. Вдруг в мою тетрадку уперся тщательно промытый палец, указывая на ошибку. Совсем близко я увидела белую манжету и толстый шов сукна, сильно посекшийся. Таким же был и шов вдоль юбки. Синее платье, казавшееся неизменной ее принадлежностью, на самом деле было стареньким! Ведьма была бедна.

Я подняла голову и снизу поймала не отбрасывающий блеск пенсне, а прямой взгляд зеленых глаз. Толстые стекла преувеличивали их беззащитность. Длилось это одну секунду.

Ведьма что-то почуяла и твердо застучала пальцем по тетрадке. Но вернуть эту секунду она не могла. Как не могла скрыть проступающую нитяную основу на швах суконного платья. Броня оказалась уязвимой. И она не могла теперь надменно отринуть мою жалость.

Она сделала другое. Она пригласила нас, вернее, тех из нас, кто проявил усердие и прилежание, к себе домой «на чашку чая».

Это было неслыханно. Мы растерялись. Те, кто не удостоился приглашения, подняли нас на смех и спрашивали — неужели мы хотим попасть в любимчики к Ведьме? Однако мама сказала, что, когда приглашает учительница, она оказывает честь и надо идти.

Смущенные, мы оказались в маленькой комнате маленького дома, который, как пояснила Гнильчук, раньше весь принадлежал Ведьме.

Это была удивительная комната. Больше всего она смахивала на какое-то подводное царство.

Низенькие плюшевые болотного цвета кресла, бамбуковые этажерки для книг, жардиньерка из тростника, с которой свисали длинные стебли и какая-то курчавая зелень, на окне — аквариум.

Пока мы разглядывали колыхающиеся шлейфы и диковинную раскраску рыбок, Ведьма положила поверх плюшевой скатерти белую — хрусткую, поставила в серебряной вазочке ржаные коржики и разлила по фарфоровым чашкам бледный чай.

За столом царила скованность, говорили шепотом, страшно было пролить чай на скатерть или разбить чашку. Ведьма не старалась помочь нам, а глядела куда-то поверх наших голов.

Я взяла с этажерки потертый альбом зеленого бархата:

— Можно?

Ведьма, вздохнув, разрешила и стала давать пояснения к фотографиям:

— Это мой брат, студентом. А это отец и мать, вскоре после свадебного путешествия. Они побывали в Италии. Видите, у отца шляпа гондольера. А это бабушка, тогда носили кринолины и смешные рукава-буф. А это… это мой жених. Он погиб в русско-японскую войну. Морской офицер. (Гнильчук ткнула меня в бок.) Я любила его.

Что молодой человек — моряк, было видно сразу, и что офицер тоже: белый китель с погонами, кортик и даже усики были щеголевато-офицерскими.

А вот кто эта девушка в белом платье, чье лицо выступало из кружевного воротника как хрупкий цветок?

Офицер держал ее под руку.

— Это я, — усмехнулась Ведьма.

— И у вас никогда больше не было жениха? — спросила я и сама испугалась своего вопроса.

— Кажется, я сказала, что любила его, — отчеканила она. — Если вы имеете в виду претендентов на руку, то в них недостатка не было. Но я осталась верна его памяти.

От фотографии невозможно было отвести глаз. Роскошная коса, уложенная в замысловатую прическу, на висках и у щек локоны, прозрачные глаза, тупой носик — какой же красавицей была наша Ведьма! Наша Красавица с ее яблочными щеками, круглыми глазами и цыганскими кольцами волос ей в подметки не годилась!

На миг меня уколола ревнивая неприязнь. И тут же стало стыдно.

Среди этого болотного плюша, бамбука, в зеленоватом свете аквариума бедная Ведьма походила на немолодую, усталую русалку. Но образ красавицы со старинной фотографии уже отложился в памяти, и нет-нет я улавливала его в бледном сухом лице.

Она рассказала нам о русско-японской войне и подвиге «Варяга», на котором погиб ее жених.

В классе она держалась так, будто этого домашнего визита не было. Никто из побывавших у нее не мог рассчитывать на снисходительность в дальнейшем. Завистникам не в чем было нас упрекнуть.

Однажды на уроке она сказала:

— А теперь давайте почитаем стихи! Какие кому запомнились. Ну кто смельчак?

Толстая добродушная Эмма Михина прочитала: