Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - страница 28
— Очень хорошо, — сказала Надежда Петровна. — А кто автор этих стихов? Ай-я-яй! Имя поэта, который доставил вам радость, надо знать. Граф Алексей Константинович Толстой. Запомните, не Лев Толстой, а Алексей Константинович. Кроме стихов он написал повесть «Князь Серебряный» о лютых временах на Руси в царствование Ивана Грозного. И о людях благородного сердца, которые всегда защищают слабых и невинных, хотя бы это повлекло их собственную гибель. Если кому-нибудь попадется эта книга, очень рекомендую. Вернемся к стихам.
Смуглый горбоносый Женя Мищенко с чувством продекламировал «Стихи о шапке». Он тоже не знал автора.
— Это Александр Безыменский. Очень молодой поэт. У него все еще впереди.
Ударник учебы Петя Пурик прочитал «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой» и оповестил, что это стихи Гете в переводе Жуковского.
— Прекрасно! — обрадовалась Надежда Петровна. — Пурик — культурный читатель.
Тут решилась я:
— Стихи Михаила Юрьевича Лермонтова.
— Ангел летел! — фыркнула Гнильчук. — Поповские сказки…
— Гнильчук, не можете ли вы объяснить, почему поэт выбрал слово «внимали», а не «слушали»? Какая разница? Подумайте.
— Ну… это… слушали внимательно.
— Значит, вместо того чтобы сказать в двух словах, поэт употребил одно. И еще: тот, кто внимает, слушает так внимательно, что как бы забывает о себе, превращается весь во внимание, растворяется в нем. Значит, и звезды, и месяц слушали так внимательно, что как бы растворились в святой песне. Видите, как много может сказать поэт одним, верно выбранным словом.
Поздней весной к нам в класс зашла похудевшая, побледневшая Красавица. Мы обступили ее галдящим кольцом.
— Ребятки мои — октябрятки мои! Ой, как вытянулись! Я уже слышала о ваших успехах. Надежда Петровна хвалит вас. (У нас пооткрывались рты.) Как я рада, что вы не подкачали! Впрочем, я всегда знала, что вы у меня не какие-нибудь лодыри и бузотеры!
— А вы, Надежда Петровна, насовсем к нам? — осторожно спросила я.
— Нет, что ты! Мой сыночек такой маленький, я не могу еще оставить его. А на будущий год вы меня уже обгоните. Теперь Надежда Петровна будет вести вас дальше. А я только навещать! — засмеялась она.
Мне было стыдно своего облегчения. Я поняла, что предала нашу Красавицу в сердце своем и это предавшее сердце отдала — Ведьме.
Месть Мечика
Приезд в Таганрог моего деда с материнской стороны — Георгия Георгиевича Морозова — был так же внезапен, как и приезд дяди Валентина.
Дедушка приехал таким исхудалым и больным, что его немедленно уложили в постель. Тем нелепее казалось, что он привез в подарок отцу громоздкий старинный письменный стол красного дерева, а матери — отрез английского бархата.
Я помню деда — до своего четырехлетнего возраста — светлым блондином с чересчур белой для мужчины кожей, голубыми глазами и золотистой бородкой. Он был силен и ловок в движениях.
Мы, дети, завороженно смотрели, как он строил нам ледяную горку по всем правилам — со ступеньками наверх и входом в «пещеру», как обливал все это на морозе водой, а наутро перед нашими восхищенными взорами горка вставала во всем своем алмазном великолепии, такая хрупкая на вид и такая прочная под полозьями.
Дед открывал ворота настежь, сам садился на санки с кем-нибудь из нас и — с горки, через двор, в ворота — ухает сердце, свистит в ушах, замирает душа, — вниз по улице, на речной лед, где санки плавно замедляют бег, — и отпускает сладкий ужас, и настает освобожденная радость катания.
Или, впустив нас в «пещеру», дед заваливал вход снежками, и мы смотрели друг на друга в голубом полумраке и цепенели от страха перед этой ледяной отъединенностью, и лишь звонкий голос деда снаружи вселял надежду, что мы не навек утратили ясный дневной мир.
Летом дед иногда запрягал лошадь в телегу — рядом бежали две охотничьи собаки — и вез нас за город, на опушку леса, где раздувал большой сверкающий боками самовар. Начиналось лесное чаепитие, сразу опрокидывающее вверх тормашками будни и разрешающее всякие чудеса.