Молодой Ленинград. Сборник второй - страница 15
— Замолчите! — сказал Степан, и сразу же голову его будто сдавили железным обручем. В глазах потемнело. — Замолчите, слышите!..
Но чужого не испугал внезапный приступ гнева. Будто сожалея о случившемся, он сказал:
— Напрасно вы так возбуждаетесь, ведь вам нужен покой.
А на другой день случилось такое, что очень встревожило обоих пограничников.
Пулат был на охоте. Степан стерег чужого.
— Знаете что, — заговорил чужой (с тех пор, как он стал говорить по-русски, он оставил противную манеру заискивающе улыбаться и пожимать плечами), — давайте говорить напрямую. Ваше положение безнадежно. Вы отлично понимаете это сами. А я понимаю, что все мои доводы — будто я ученый, который не имел никаких намерений по отношению к вашему государству, не убедят вас. Я увидел настоящую стойкость. Будь у меня сейчас возможность, я написал бы во все газеты и радиостанции мира о вашем подвиге. Однако сейчас я не имею возможности сделать это. Я ваш пленник, и не просто пленник, а обреченный вместе с вами на голодную смерть. Скажите, пожалуйста, какой же смысл в нашей гибели, если вы и я можем еще принести пользу человечеству, делу мира? Рассказ о вашем подвиге, который при таком положении вещей может навечно остаться тайной гор, этот рассказ укрепит ряды сторонников мира и породит немало сомнений среди его противников. Поверьте, это так! Я обещаю вам — мировая общественность узнает о вашем подвиге…
Голос чужого становился все мягче, спокойней, словно вода журчала и убаюкивала Степана.
Чужой в своем закутке сидел на спальном мешке.
Степан полулежал с закрытыми глазами.
Он нарочно закрывал глаза. По давней привычке Степан хотел представить, что будет делать чужой дальше.
«Конечно постарается подкрасться и напасть, — думал Степан. — Сколько ему нужно для этого времени? Подняться — секунда. Быстро преодолеть расстояние в шесть-семь метров — на это три секунды. Всего четыре секунды».
Ах, как трудно было Степану открывать глаза! Веки слипались будто намазанные густым клеем, и разнять их нехватало сил. И как темно было даже при раскрытых глазах. Все заволакивалось серыми текучими пятнами.
Степан давно уже не прислушивался к смыслу слов чужого. Его занимал лишь ровный спокойный голос. Но вот и голос этот сник, растворился в каком-то странном звоне.
Звон в ушах Степана усиливался, усиливался и вдруг оборвался. Наступила тишина. «Что случилось?» Степан хотел подняться и вместо того резко откинулся назад. Точно молния ударила его по глазам: «Почему без грома?..» Ослепительные зигзаги молний свернулись в круг, похожий на солнце, но круг сразу же отодвинулся и потух. Осталось большое светлое пятно…
Степан услышал:
— Плохо?..
Огромным напряжением воли он заставил себя открыть глаза. Чужой был на прежнем месте.
«Значит, прошло не больше секунды», — сообразил Степан.
— Послушайте, вам плохо? — спрашивал чужой. Он стоял на чуть согнутых ногах, весь собранный, напряженный, готовый к прыжку.
Автомат в руках Степана весил, наверное, с тонну и сами руки словно налились свинцом. Сколько надо было приложить усилий, чтобы чуть-чуть приподнять автомат, напомнить о его силе.
Чужой осторожно сел.
Степан разглядывал его, точно увидал впервые. Перед ним был рослый, плечистый человек с густо обросшим лицом и с такой же густой шапкой русых волос. Глаза у чужого были ржавые, неприятные, как вода на болоте, руки большие, немножко согнутые в локтях, и видно — цепкие.
Особенно поразила Степана добротная, совершен но целехонькая одежда чужого. Она выглядела просто нагло по сравнению с изодранным обмундированием Степана.
— Молчать, — едва выговорил Степан. Язык его словно одеревянел. Во рту пересохло.
— Я хотел вам помочь, — забормотал чужой, — я думал, что вам плохо. В вашем положении…
— Погодите, — перебил его Степан.
Он вдруг заметил, что на кожаной тужурке чужого нехватало двух пуговиц. При обыске их было шесть, а сейчас осталось четыре. Странно.
— Застегнитесь.
На одну ничтожную долю секунды (Степан это хорошо заметил) чужой вздрогнул, но тут же принял спокойный вид.
— Должно быть, — сказал чужой, смущенно улыбаясь и ощупывая места, где недоставало пуговиц, — должно быть, я потерял их, оборвались…