Молодой Маркс - страница 20

Настал момент, когда Маркс решил основательно убедиться, выдержит ли гегелевская философия критическую проверку, не рухнет ли, подобно канто-фихтевской. Результатом такой работы явился диалог «Клеант, или об исходном пункте и необходимом развитии философии», к сожалению не сохранившийся. В письме к отцу Маркс сообщал: «Мой последний тезис оказался началом гегелевской системы… Это мое любимое детище, взлелеянное при лунном сиянии, завлекло меня, подобно коварной сирене, в объятия врага» (16, с. 15), под которым Маркс имел в виду Гегеля.

Принятие гегелевской философии отнюдь не означало для Маркса наступление внутреннего успокоения и прекращение мировоззренческих поисков. Напротив, завершился лишь самый ориентировочный их этап, открывший дорогу новым, более углубленным исканиям. Придя к Гегелю через отрицание самого Гегеля и его немецких предшественников, Маркс стал чрезвычайно взыскательным ко всякого рода спекулятивным построениям. Уже в этот период начинает вырабатываться критерий Марксовой оценки той или иной философии: не только ее логическая цельность, но и ее способность служить методологической основой для глубокого понимания конкретной действительности.

Итак, занятия одной из практических наук – юриспруденцией толкнули Маркса в объятия философии, а эта абстрактнейшая из наук в свою очередь оказалась лишь теоретическим выражением всей практической общественной жизни Германии того времени. Вот почему, всерьез занявшись философией, Маркс оказался вовлечен в обсуждение важнейших проблем общественной борьбы.

Историческая обстановка в Германии того времени характеризовалась назреванием сложных конфликтов. Экономический прогресс исподволь разрушал феодальные устои Германии, в том числе и ее раздробленность на множество «государств», каждое из которых длительное время имело свои гражданские законы, свои налоги, свои таможни и паспортные ограничения – словом, представляло собой замкнутый хозяйственный организм.

Укрепление экономических позиций буржуазии было, однако, достигнуто за счет потери тех политических прав, которые завоевал народ в период наполеоновских войн. Так, в обмен на таможенный закон 1818 г., превративший Пруссию в единую хозяйственную область, прусская буржуазия покорно приняла в 1819 г. реакционные Карлсбадские постановления, положившие начало новому этапу преследований либералов. Создание Германского таможенного союза (1834), превратившего в зону свободной торговли всю Германию, сопровождалось принятием шести ордонансов союзного сейма, сведших конституционную жизнь в провинциях до минимума. Вновь была введена цензура, запрещены политические союзы и собрания, поставлены под строгий контроль университеты; правительства немецких государств взаимно обязались выдавать политических эмигрантов; за петиции и протесты, адресованные правительствам, стали преследовать как за преступления и т.д. Были конфискованы произведения радикальных литераторов, объединявшихся в группу «Молодая Германия», и запрещены все (написанные и будущие!) произведения Гейне.

Вот как рисует В. Либкнехт удушливую атмосферу культа монархической власти: «В Германии правительство было отделено от народа и поставлено над ним как нечто высшее. Это было какое-то верховное существо, которое вопреки всякой логике наделялось такими атрибутами, как Всемогущество, Всеведение, Всеблагость, Непогрешимость… между тем как у народа отнималась всякая способность к самостоятельному мышлению и суждению и на него возлагалась лишь одна обязанность – слепо верить и слепо повиноваться правительству» (82, с. 11).

И в то же время в Германии наблюдалось бурное развитие теоретической мысли. Такие поэты-мыслители, как Лессинг, Шиллер и Гёте, такие философы, как Кант, Фихте, Шеллинг и Гегель, создали немецкому народу славу теоретического народа.

Это несоответствие между быстрым теоретическим развитием и отсталостью политической действительности породило у немецких идеологов иллюзию, будто в своем творчестве они не только не зависят от реальной жизни народа, но сама эта жизнь должна подчиняться разработанным ими идеалам. Теоретические, главным образом философско-религиозные, дискуссии казались им важнейшими моментами современной истории, основой прогресса.