Молодой Маркс - страница 33
Но это была «лекционная работа» особого рода. Она означала преобразование общественной жизни согласно теоретической модели. Здесь и открылось Марксу, что революционная деятельность есть как раз та давно искомая им деятельность, в которой теоретическая и практическая профессии сливаются воедино. Деятельность профессионального революционера потребовала от Маркса отказа от некоторых прежних замыслов и сосредоточения внимания на том, что в данный момент важнее всего для дела революционной пропаганды.
В начале 1842 г. основные замыслы Маркса были еще связаны со второй частью «Трубного гласа…». В письме к Руге от 10 февраля Маркс просит передать издателю Виганду, что рукопись будет доставлена «через несколько дней». Вскоре, однако, пришел ответ Руге, из которого явствовало, что цензура с новой энергией начала искоренять «вредную тенденцию» печати, запретив, в частности, и Марксову критику цензурной инструкции. Такой поворот дела подтвердил правильность занятой Марксом позиции и потому послужил стимулом для продолжения работы над конкретными политическими проблемами.
В редакции «Немецкого ежегодника» скопилось к тому времени порядочно «горючего материала», не пропущенного цензурой, и Руге пришел к мысли издавать подобные материалы в виде не требующих предварительной цензуры сборников объемом более 21 листа под демонстративным названием: «Неизданное из области философии» («Anekdota philosophica») – и создать тем самым новый орган радикальных философов.
Маркс с энтузиазмом откликнулся на эту идею, решив опубликовать в «Неизданном…» в измененной редакции разделы о христианском искусстве и о гегелевской философии права, предназначавшиеся для «Трубного гласа…». Приступив к их подготовке, он убедился, что работа об искусстве должна быть совершенно переделана, и, переехав в начале апреля из Трира в Бонн, принялся за дополнительное изучение источников. Результаты этого изучения сохранились в виде пяти Боннских тетрадей[13].
В середине апреля Маркс предлагает Руге для «Неизданного…» статьи «О религиозном искусстве», «О романтиках», «Философский манифест исторической школы права», «Позитивные философы», составляющие в целом весьма оригинальный историко-теоретический цикл. Маркс прослеживает в нем путь от религиозного искусства, включая воплощенную в фетишах мифологию древних народов Азии и Латинской Америки, через тесно связанное с религией искусство романтиков конца XVIII – начала XIX в. к двум реакционным теоретическим школам, оказывающим значительное влияние на современную политическую и теоретическую жизнь: к исторической школе права и к «позитивной философии», нашедшей недавно свое новое знамя в старом Шеллинге, который в молодости как раз и был теоретиком романтизма. История подстроила здесь один из тех мудреных переплетов, разбираться в которых Марксу всегда доставляло истинное наслаждение. Руге чувствовал, что данный цикл статей мог бы составить одно из украшений «Неизданного…». Не удивительна поэтому та досада, которая овладела им, когда в итоге Маркс не представил ни одной из статей этого цикла, – с марта до второй половины июня Руге не писал Марксу ни строчки, а в июньском, очень сухом письме раздраженно упрекал его за задержку.
9 июля Маркс писал в ответ: «Если бы меня не оправдывали обстоятельства, то я бы и не пытался оправдываться. Само собой разумеется, что я считаю для себя честью сотрудничество в „Anekdota“, и только неприятные посторонние обстоятельства помешали мне прислать статьи» (11, с. 363).
Что же это были за обстоятельства? В начале марта скончался Людвиг фон Вестфален, и Маркс еще в течение месяца оставался в Трире, своим присутствием помогая Женни перенести утрату отца. Затем он переехал в Бонн, но новое семейное горе – смерть брата Германа от туберкулеза брюшины – вновь вернуло Маркса в конце мая в Трир, где он и оставался до середины июля.
Дело, однако, было не только в смерти близких и в связанных с этим переездах из одного города в другой. «Остальное время было распылено и отравлено самыми неприятными домашними дрязгами, – писал Маркс Руге. – Моя семья поставила передо мной ряд препятствий, из-за которых я, несмотря на ее благосостояние, оказался на время в самом тяжелом положении» (11, с. 363). В этих словах чувствуется горечь, вызванная эгоистическим решением матери: не только отказать ему в помощи, но и лишить его через суд права на долю наследства