Монголы и Русь. История татарской политики на Руси - страница 34

»[299]; был ли это остаток выхода, недоимка или полностью очередной выход, мы не знаем, хотя но ходу событий вероятнее кажется первое; летопись рассказывает только, что, приняв серебро, Юрий не пошел «противу царева посла» (имя посла, при этом летопись не указывает), а поехал, захватив с собою серебро, в Новгород. Там он вынужден был, согласно обоснованному указанию А. Е. Преснякова, задержаться[300]. Между тем Узбек передал великое княжение Дмитрию Михайловичу, который вернулся из Орды с послом Севенчьбутой, и вместе с тем поручил послу Ахмылу звать Юрия в Орду[301], Мы не имеем прямых объяснений, почему Узбек решил передать великокняжеский ярлык тверскому князю. Можно думать, что был донос со стороны того самого «царева посла», «противу» которого не вышел с серебром Юрий, и что поводом послужила задержка Юрия в Новгороде. Так или иначе, но источники свидетельствуют, что Юрий все время оставался верным слугою хана. «Противу царева посла» он не поехал, во-первых, потому, что был вызван, как сообщает Новгородская летопись, новгородцами в Новгород[302], и, во-вторых, потому, что намеревался, как выясняется из дальнейших событий, непосредственно внести собранные деньги в Орду. В самом деле, из Новгорода он стремился скорее в Орду[303]; опасаясь нападения со стороны тверского князя, он просил новгородцев проводить его[304]; опасения князя были вполне основательными: на пути «во Орду на Удроме на него действительно напал князь Александр Михайлович и разграбил его «товар». Юрий принужден был спасаться бегством во Псков, откуда он переехал в Новгород[305]. Спустя два года мы видим, что он добросовестно действует в интересах Орды в Заволочье, после взятия новгородцами Устюга («и докончаша миръ по старинѣ и выход давати по старинѣ во Орду»)[306]. Наконец, в том же году он из Заволочья проезжает р. Камой в Орду, везя, очевидно, с собою собранный выход[307].

Между тем на роль ханского слуги Узбек не без успеха выдвигал уже брата Юрия — Ивана Даниловича. Еще в 1320 г., после вечевого восстания в Ростове, Иван Данилович «поиде во Орду ко царю Азбяку» (Никон, л.). В Орде он прожил до 1322 г., когда его послали вместе с послом Ахмылом с карательной экспедицией). Экспедиция действовала, по-видимому, добросовестно по некоторым городам Низовской земли (очевидно, в Ростовском княжестве), причем особенно пострадал г. Ярославль: «и плѣниша много людей и посѣкоша и Ярославль пожже мало не весь»[308]. Спустя шесть лет ему от «царя» дано было новое «повеление» — сопровождать большую карательную экспедицию на Тверь.

Дело в том, что в 1327 г. в Твери вспыхнуло восстание. Незадолго перед тем в город приехал ханский родственник Шевкал. Назначению Шевкала в Тверь, последовавшему вслед за передачей великого княжения (со смертью Димитрия) тверскому князю Александру, придавали серьезное значение[309]. Вместе с Шевкалом в Твери расположилось большое количество татар. Эти последние, по словам тверской летописи, стали позволять себе «насильство и грабление и битие и поругание» над горожанами[310]. Население ждало только повода к восстанию («искаху подобна врѣмени»), и когда представился удобный момент[311], разразилось вечевое восстание: «и смятошася людие и оудариша въ вся колоколы и сташа вечемъ и поворотися градъ весь и весь народъ въ томъ часѣ събрася и бысть въ нихъ замятия и кликнута Тфѣричи и начаша избивати Татаръ»[312]; в числе убитых оказался и сам (ближайший родственник Узбека)[313] Шевкал[314].

Тверской князь (Александр) находился в это Бремя в Твери и перед восстанием, непосредственно общаясь с местным населением, разделял, как видно, общее настроение по отношению к татарам. Народ ему «многажды» жаловался на притеснения и, но уверению летописи, князь хотел «оборонять» тверичей от насильников, но не имел на то средств («и не могы ихъ оборонити, трьпѣти идъ вел яте»)[315]. Между тем Александр, как мы уже говорили, с 1326 г. занимал великокняжеский Владимирский стол, и, конечно, его поведение во время восстания и убиения Шевкала (даже если Александр не принимал в восстании участия, но был пассивным зрителем побоища) оценивалось как измена своему монгольскому сюзерену: недаром сам Александр впоследствии (в 1337/8 г.) признавался Узбеку в том, что он «много зла ему створил»