Моника Лербье - страница 26

[В то же время он сжал рукой сначала тонкую лодыжку Мишель, потом овладел и выпуклой икрой, а потом коленом. Неуверенно остановившись на миг, легким прикосновением скользнул выше колена… При этом движении Мишель как бы случайно распрямила ноги, и он продолжал… Кожа, которую теперь после раздражающего шелка гладили его пальцы, была так нежна, что ему хотелось коснуться губами ее теплоты… От волнения сердце его билось сильными толчками. Никакого противодействия. Тогда он смело скользнул между раскрывшимся батистом… Внезапно ноги ее сжались, как тиски. Он покинул свою добычу, даже не оборачиваясь, зная, что оцепеневшая Мишель испытала столь же полное удовлетворение, как несколько часов назад доставленное им Сесиль Меер.]

Когда под аплодисменты возбужденной публики голая Елена (если не считать пояска и перевязи через плечо, закрывавшей одну грудь и живот) вновь покорила Менелая, Макс де Лом решился наконец заглянуть в глаза своей соседки. В них он прочел лишь самое невинное товарищеское чувство. Ничего не произошло! У него хватило такта не настаивать и лишь скромно спросить себя: «О чем или о ком, черт возьми, она могла сейчас думать? О д'Энтрайге, может быть? Да будет ему благо! Увидит он виды с этой развратной кошечкой».

Без всяких укоров совести он нагнулся к затылку Понетты, на котором темные завитки зашевелились от его дыхания. Она вздрогнула:

«Может быть, лучше бы Лео?» — подумала она с неутолимой и постоянно обманывающей надеждой. Понетта искала объятий, которые встряхнули бы по-настоящему ее притупившуюся чувственность.

— Пойдемте, — сказала она после второго акта, — мне надо передать Лербье поручение Рансома. Пломбино и он настаивают, чтобы Лербье ужинали с нами. Вы извините меня, дорогая?

Мадам Жакэ любезно скривила рот, а Мишель приветствовала появившегося в первом ряду Сашу Волана самой очаровательной улыбкой. В коридоре мадам Бардино, неспособная хранить перехваченные тайны, посвящала в них прекрасного Макса.

— Кажется, под Джона Уайта подводят какой-то подкоп по поводу покупки патента Лербье?

— А Виньерэ?

— Он, конечно, в этом участвует… А вас бы позабавило войти в эту комбинацию?

— Разве вы меня считаете миллионером?

Она улыбнулась. Он совсем не так понял…

— Для друзей всегда найдется какая-нибудь доля…

Он ответил резко:

— Нет, я, как вы знаете, из одной миски с другими не хлебаю. Я не Лео!

Понетте, знакомой с хлыстом, эта резкость понравилась.

Макс де Лом зарабатывал на хлеб исключительно своим талантом. Вот в чем превосходство его над Лео. К тому же, если оба носили военный крест, то у Макса он по меньшей мере не был краденым… Перед ложей Лербье, когда он уже хотел отворить дверь, она удержала его за руку:

— Вы мне нравитесь.

Он принял это признание спокойно. Поощренный первым успехом в своем любопытстве к Мишель, он стал нечувствительным и к авансам мадам Бардино — очень соблазнительной любовницы. Было весьма заманчиво украсить заранее рогами д'Энтрайга. Не менее забавно подставить также ножку и приятелю Лео…

— А Меркер? — спросил он.

— Что Меркер?

— Исчез? Куда вы его девали?

— Он, кажется, меня покинул на этот вечер ради Елены Сюз или Жинетты Морен.

— И это для вас безразлично?

Она взглянула на него с покорной нежностью:

— Глупый… Это меня радует.

Он ответил движением ресниц. Соглашение было заключено.

Час спустя автомобиль Лербье остановился перед Риньоном. Несмотря на свое нежелание ехать, Моника должна была уступить настояниям родителей и особенно просьбе Мишель. Мадам Жакэ поставила условием участия ее дочери на даваемом Рансомом ужине присутствие там же и ее подруги. Сама она уже вышла из возраста таких развлечений… Мадам Лербье на обратном пути завезет Мишель, раз уж приняла на себя эту заботу. Макс де Лом и мадам Бардино приехали вместе с Рансомом и Пломбино. Их двенадцатицилиндровые «вуазены» как раз отъезжали от подъезда, уступая место другим.

— Знаешь, — сказала Моника Мишель, — я только ради тебя сюда приехала.

Ей было неприятно даже по настоянию отца нарушить обещание, данное Люсьену. Но было так жалко его огорчать. И до сих пор еще звучал в ее ушах этот горький упрек. «Сделай это для меня. Нет? Ну, хорошо, поезжай спать… Твоему сердцу совершенно незнакомо чувство родственной привязанности».