Монумент - страница 3
Соритерат… Священный город. Резиденция глав Церкви. Но как же мало в нем было роскоши и блеска! В центральных кварталах и впрямь стояли величественные здания, но по большей части Соритерат походил на все прочие города Друина — грязь, вонь и нищета царили здесь безраздельно. Дома, кабаки и лавки, выстроенные из бледного, крошащегося от времени камня, лепились стена к стене — лишь бы вместить как можно больше душ. Над всем этим витал знакомый, такой привычный для всех городов запах: смесь гниющей растительности и разлагающейся плоти. Зеленщики выкидывали нераспроданный товар прямо на улицу. Туда же выплескивались и помои. Дохлые собаки, кошки и крысы, валявшиеся посреди мостовых, тоже были неотъемлемой частью городского пейзажа. Подобная судьба ожидала и многих людей… Впрочем, иногда человеческие тела находили последнее упокоение в реке Гасталлен. Временами Церковь Пилигримов принималась бороться с эпидемиями, и тогда по всему городу зажигались костры, наполняя воздух черным дымом и вонью горелого мяса. Да, Соритерат именовался священным городом; но слишком уж он напоминал преисподнюю…
Порыв ледяного ветра пронесся по улице, обдав Балласа холодом. Он вздрогнул и зябко поежился.
— Ладно, давай-ка посмотрим, что у нас тут имеется. — Баллас разжал кулак. В ладони покоился кошелек каменщика. Украсть его было нетрудно: нарочно столкнувшись с рыжим юнцом, Баллас перерезал шнурок острым осколком бутылки. Вся операция не заняла и двух секунд.
— Сегодня ночью, — пробормотал Баллас, — мне не придется спать на улице.
И все же что-то было не так. Вроде бы кошель наполнен под завязку, и все же он казался слишком легким. Баллас подкинул его на ладони. Сквозь ткань ощущались твердые края монет, но веса — привычного и приятного веса денег — не было вовсе. Баллас, нахмурился и вывалил из кошеля монеты. А увидев их, прошипел проклятие: деньги оказались деревянными. Он в ярости швырнул их на землю.
— Сукин сын! — рявкнул Баллас, словно каменщик был рядом. — Долбаный прыщавый сукин сын. Яйца б тебе оторвать, чтобы не плодил уродов…
Дверь распахнулась от резкого толчка, хлопнула о стену так, что звук удара эхом разнесся по улице. Рыжий каменщик вышел из кабака. Двое приятелей следовали за ним по пятам.
— Ну ты и дурак, — сказал он, прямиком направляясь к Балласу. Юнец крутил в пальцах обрывок шнура, свисавшего с пояса. — Думал, я ничего не замечу? Как же!
— Ты о чем? — промямлил Баллас.
— Ладно, не строй святую невинность. У тебя в руке мой кошелек, под ногами валяются мои монеты… Ты отлично знаешь, о чем я.
— Это была шутка, вот и все…
— Ах шутка? Ну, тогда дай-ка я тоже пошучу. — Шагнув к Балласу, каменщик шарахнул его бутылкой по лбу. Голова взорвалась болью, перед глазами замельтешили искры. Баллас пошатнулся. Второй удар пришелся по скуле. Третий — под дых. Баллас захлебнулся воздухом, согнулся пополам и повалился на колени. Желудок подскочил к горлу. Балласа вырвало вином и желчью. Юнец двинул его ногой в челюсть, потом снова приложил бутылкой по голове. И еще раз. И еще, покуда бутылка наконец не разбилась. Приятели рыжего не отставали. Удары и пинки посыпались градом — в грудь, в живот, в пах. Баллас свернулся клубком, но это не особенно помогло. Рыжий каменщик размеренно бил Балласа в лицо, словно намереваясь окончательно его изуродовать.
Наконец, подустав, парни остановились. Наступила тишина. Затем послышалось журчание. Теплая жидкость потекла по щеке, по губам. Остро запахло мочой. Баллас скривился и открыл заплывшие глаза. Рыжий каменщик застегивал штаны.
— Будешь вонять, жирдяй, — сказал он, широко ухмыляясь. — Но вряд ли сильно хуже, чем раньше. Я бы сказал, даже получше, если учесть присущий тебе аромат.
Юнец расхохотался, и друзья подхватили его смех.
— Имей в виду, засранец: если я тебя еще раз увижу… или унюхаю, тебе не жить. Усек? — Он смачно плюнул на Балласа, отвернулся и зашагал к двери. Приятели отправились следом, и компания скрылась в кабаке.
Баллас сел. Все тело превратилось в один сплошной синяк. Лицо было залито кровью. В голове гудело. Он ощупал нос и вздохнул: сломали — в очередной раз. Глаза превратились в узкие щелочки. Во рту стоял горький вкус желчи.