Моряк из Гибралтара - страница 11

Но я больше не испытывал раздражения, чувствовал себя полностью уничтоженным этой женщиной, ее существованием мелкого муравья, задыхающегося от постоянной деятельности. Я извлек для себя тонны открытий. Эти груды золота просто ослепили меня.

Однажды, слегка устыдившись такого богатства, я попытался бороться. В своем платье, которое ей действительно шло, она пришла в кафе, чтобы сказать мне, что все не так серьезно. Она бравировала любовью к жаре, которая, казалось, сделает ее еще более нежной. Она подошла к столику и поздоровалась со мной. И тут все мои намерения сразу же улетучились, как дым. Я почувствовал, как что-то поднимается во мне так же, как поднимались из глубины Арно рыбы, лопнувшие от жары. И я еще раз поднялся на поверхность вместе с рыбами, убиенными жарой.

Однако самыми плодотворными в смысле моего прозрения оказались ночи, когда мы спали. Я больше не мог отделить ее жара от жара ночного города. Когда она находилась рядом, я утрачивал способность отделить ее от чего бы то ни было — от кровати, от ночи, и это причиняло мне страдания. Нет, я знал, что есть другие создания, тело которых излучает жар, тепло, но это тепло выносимое, братское. Ее тепло носило предательский характер, оно выдавало ее вызывающий, непристойный оптимизм. Спал я плохо, постоянно просыпался, вздрагивал. Одно ее присутствие будило меня, и я долго смотрел на нее в потемках, спящую сном праведницы. Именно тогда каждую ночь я уносился воображением в небольшую деревушку. Передо мной синела большая река. Я нежно произносил ее имя — Магра. Это название освежало мое сердце. Мы были там вдвоем, водитель грузовичка и я. И больше никого вокруг, только мы двое. Она же совершенно исчезла из моей памяти. А мы прогуливались по берегу реки. Все происходило в среду, длинную бесконечную среду. Небо было сплошь затянуто снегообразными облаками. Время от времени мы ныряли, надев маски, и бок о бок плавали в незнакомом мире, зеленом и фосфоресцирующем, среди травы и рыб. Потом мы вылезали на берег, чтобы снова погрузиться в воду. Ни о чем не говорили. Никакие заботы не тяготили нас. Целых три ночи длилась эта удивительная среда. Бесконечная, неиссякаемая. Желания, что я испытывал на берегу реки и в ее глубине, гасили все прочие желания. Я ни разу даже не подумал о женщине. Я не мог представить никакую женщину возле себя на этой реке.

Но наступил день, и река исчезла из моей жизни. Но ее присутствие внутри хватало меня за душу. Уже не мог отделаться от мысли, что я и река как-то связаны.

Потом снова началась жара.

Она попросила меня пойти с ней в музей Святого Марка, где еще не успела побывать. С тех пор, как мною овладела новая страсть к ней, я стал вежливым. Она заполонила меня настолько, что в каком-то смысле я не мог находиться вдали от ее объекта. И музей Святого Марка представился мне одним из тех мест в мире наряду со спортивными стадионами, где я, выждав удобный случай, наконец застигну ее оптимизм на месте преступления. И я с готовностью согласился. И мы отправились вместе.

Стоял самый жаркий день из всех дней нашего пребывания во Флоренции. Асфальт буквально плавился и кипел. Мы погрузились в какой-то сироп из кошмаров. В висках стучало, легкие горели. В этот день, наверное, умерло много рыбы. Был тот самый день, когда сдох шимпанзе. А она вышагивала, довольная и радостная, немного впереди меня, дабы направить и поддержать мой внезапный порыв. Шлюха, говорил я себе. Уверенная в своей победе, она время от времени оборачивалась, чтобы убедиться, что я следую за ней. А я понимал, что иду навстречу решающим поступкам, правда, не уточняя, каким. Все могло произойти.

Что-то должно случиться, думал я. Я больше не сопротивлялся. Наконец, я решился. А что потом? Я не знал. Во мне поднималось чувство, похожее на вдохновение, меня неотступно преследовали тысячи прожекторов, вырывающихся из пут проклятой нерешительности. Но какими бы расплывчатыми и многочисленными они ни были, от этого они не казались мне менее грандиозными. Напротив, именно в силу их неясности и обилия они представлялись мне особенно значительными. Шлюха, шлюха, повторял я все время. С высоко поднятой головой я шагал к музею, чувствуя радость новой жизни, радость начала.