Моряк из Гибралтара - страница 12

Мы пришли в музей. Несмотря на то, что в этот день я чувствовал себя одержимым моей страстью, она покинула меня, как только я вошел. Все кругом дышало стариной, такой благостной в летнюю жару! Помещение, окрашенное в розово-серые тона и обращенное не в город, а во внутренний сад, было окружено открытой галереей, выложенной красивым бутовым камнем. Форма его создавала впечатление абсолютной простоты, что-то похожее на квадратный колодец.

Некоторые, несомненно, предпочли бы другие, более теплые, более декорированные и повернутые в сторону гор или моря, а не простого дворика. Но, по-моему, они все-таки не правы. Его полумрак казался таким насыщенным, как будто перед ним протекала река. Как будто перед его садом текла Магра — река моей мечты. И как только я попал с солнца в эту благословенную тень, она сразу ошеломила меня.

— Ну пойдем же.

Я поплелся за ней. Она уже выяснила по программке, где находится «Благовещение».

Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец взял отпуск, и мы два месяца провели в Бретани, где я увидел репродукцию этой знаменитой картины, изображающей ангела. Ее маленькая копия висела над моей кроватью. Иногда у меня возникало смутное желание увидеть, какой же он — я имею в виду ангела — на самом деле. Картина находилась в зале недалеко от входа. Мы сразу же направились туда. Это была единственная картина в комнате. Около десятка туристов в молчании смотрели на нее. И хотя напротив стояло несколько скамеек, никто не сидел. После некоторого колебания я сел. Потом рядом со мной села Жаклин. Я узнал ангела. Я видел его и на других репродукциях, кроме той, в Бретани. Я знал этого ангела так хорошо, как будто еще вчера спал под ним на кровати.

— Это прекрасно,— сказала Жаклин.

Она, как всегда, сказала не то, что я чувствовал в тот момент. Но она и не могла сказать ничего другого. Я долго отдыхал, сидя напротив картины. Эти четыре ночи, когда я мечтал о реке, я почти не спал. И внезапно ощутил, как смертельно устал. Мои руки, лежащие на коленях, казались свинцовыми. Через дверь проникал зеленоватый свет, окрашенный травой сада. Картина, туристы и я сам купались в этом свете. Это было отдохновение.

— Особенно ангел,— прошептала Жаклин мне в ухо.

Другие виденные мною репродукции картины не давали мне столь точного ощущения моих каникул в Бретани. Женщину я тоже узнал. Я знал ее такой же молодой. Но еще не знал, нравится она мне или нет.

— Это прекрасно,— еще раз сказала Жаклин.

Во время моих каникул, помню, я часто задавался вопросом, перед кем еще он мог бы склониться так, как перед ней.

— Обрати внимание, она тоже прекрасна,— добавила Жаклин.

Внезапно я решил сказать, что очень хорошо знаю этого негодяя, этого ангела. Что знаю его давно, с детства. О столь незначительной детали своей жизни я мог бы поведать первому встречному, вообще кому угодно, лучше тому, кто ничего обо мне не знает, кому я ничем не обязан, скажем ей. И все-таки, стоит ли говорить ей об этом? Пожалуй, нет, я чертовски устал. Просто не смог произнести ни слова. Все во мне сопротивлялось моему решению. Рот было открылся, но неожиданно язык онемел, и ничего не получилось. Я малость удивился.

— Но ангел особенно,— повторила Жаклин.

Я попытался еще раз, но тщетно. Я так и не решил произнести это немудреное слово, будто он — мой лучший приятель. Господи, ведь это так просто. Внезапно мне пришло в голову, что у меня нет никого, к кому бы я мог просто запросто обратиться, и, в свою очередь, нет никого, кто бы мог обратиться ко мне по-дружески!

Я бы рассказал, что, когда был маленьким, два месяца кряду, каждый день, смотрел на изображение этого ангела, что он почти стал моим приятелем, все время находился рядом со мной. Пока я гостил в Бретани, он висел над моей кроватью.

Но я не сказал ничего ни ей, ни никому другому. И мне захотелось обратиться к нему. Я бы сказал ему: «Ты помнишь?» Но он, конечно, ничего не помнил.

Теперь солнце освещало только картину, и казалось, что ее охватил огонь. Чувство обиды, что никто не знает о моем давнем — с самого детства — знакомстве с ангелом, переполняло меня. Я сидел на скамейке очень долго, гораздо дольше, чем того заслуживала картина, наверное более получаса. Ангел, конечно, торчал рядом со мной. Я смотрел на него уже машинально, почти не видя, и обдумывал свое новое открытие. Из меня медленно выходила глупость. Я сидел неподвижно, помогая ей покинуть меня. А потом у меня возникло желание пописать, и я пошел в туалет. Когда мужчина писает, он совершает это священнодействие с большим тщанием, старается сделать это как можно лучше, оставаясь сосредоточенным до самой последней капли. Не являлся исключением и я. Я старался выписать мою глупость до последней капли. После чего успокоился. Эта женщина подле меня медленно обретала тайну. Я не хотел ей ни малейшего зла. За полчаса я повзрослел. И теперь, став по-настоящему взрослым, я принялся вновь рассматривать ангела.