Моряк из Гибралтара - страница 2

Мы уже отъехали от Пизы и приближались к Касине. И тут я услышал сзади приглушенные вскрики — вскрики Жаклин. Рабочие на свой манер принялись ухаживать за ней. Их игриво-веселые возгласы говорили сами за себя. Шофер тоже услышал их.

— Если хотите,— сказал он, несколько смутившись,— ваша жена может сесть рядом со мной.

— Совсем не обязательно.

Он с удивлением посмотрел на меня и улыбнулся.

— У нас мужчины очень ревнивы. А во Франции меньше, да?

— Без сомнения.

— Перед отъездом они пропустили несколько стаканчиков. Сегодня день зарплаты. Вы ничего не имеете против них, правда?

Это казалось ему странным.

— Вполне естественно,— сказал я,— когда женщину обнимают мужчины, особенно, если они выпили.

— Здорово, что вы не ревнуете. Я бы так не смог.

Рабочие смеялись. Жаклин оскорбленно вскрикнула. Водитель удивленно посмотрел на меня.

— Они живут совсем одни,— сказал я,— подолгу не видят женщин, и мне доставляет некоторое удовольствие, что другие… ну, вы понимаете…

— Вы долго женаты, наверное, так ведь?

— Мы давно знаем друг друга, но не женаты. Собираемся пожениться. Она этого хочет. Ей кажется, что будет счастлива, если мы поженимся.— Мы оба рассмеялись.

— Большинство женщин думает так.

Обычно люди, довольные собой или слишком просто смотрящие на жизнь, раздражали меня. Но его я воспринимал спокойно.

— Любовь,— заметил он,— как и все другое, не может длиться вечно.

— Она очень любезна.

— Вижу,— ответил он, смеясь.

Проехали Касину. Дорога стала немного свободнее. Ему явно хотелось поболтать. Он задавал мне обычные вопросы.

— Вы первый раз в Италии?

— Первый раз.

— И долго вы уже здесь?

— Пятнадцать дней.

— Ну и как вы находите итальянцев?

Последний вопрос он задал мне провокационным тоном, с каким-то детским вызовом. Затем стал ждать ответа, внезапно приняв замкнутый вид и нарочито внимательно ведя машину.

— Я недостаточно хорошо еще знаю их,— сказал я,— но, тем не менее, мне кажется, что их трудно не любить.

Он улыбнулся.

— Не любить итальянцев,— продолжал я,— значит не любить человечество.

После этого он полностью расслабился.

— Очень много всякого говорят об итальянцах в связи с войной.

— Люди много думают и говорят о войне,— ответил я.

Я устал. Но он, конечно, не понял этого.

— А Пиза, правда, очень красивый город?

— О да, очень красивый.

— К счастью, главная площадь не пострадала от бомбардировок.

— К счастью.

Он повернулся и посмотрел на меня. Я сделал усилие, чтобы ответить, и он это заметил.

— Вы устали.

— Немного.

— Жара… и нелегкий путь.

— Да, это так.

И все же ему хотелось поговорить. Он стал рассказывать о себе, в течение целых двадцати минут у меня не было необходимости ему отвечать. Он говорил, что заинтересовался политикой сразу после освобождения, особенно после того, как вступил в заводской комитет в Пьемонте. Это был самый лучший период в его жизни. А когда комитеты разогнали, он вернулся в Тоскану. Но сожалеет о Милане, потому что ему было там хорошо. Он много говорил о заводских комитетах и о том, что с ними сделали англичане.

— Отвратительно, что они ликвидировали их, ведь так?

Комитеты имели для него большое значение, и я ответил, что это ужасно. Он снова начал говорить о себе. Теперь он каменщик в Пизе. Грузовик принадлежит лично ему, появился у него после освобождения, и он очень дорожит им. А в Пизе сейчас многое надо восстанавливать.

Беспрестанно разговаривая, он не забывал, когда мы проезжали через деревни, притормаживать, чтобы я мог видеть церкви, памятники и надписи мелом на стенах: VIVA IL PARTITA COMUNISTA! [1]

Я очень внимательно смотрел на все, что он мне показывал, и тот старался ничего не пропустить.

Мы приехали в Понтедеру. Он снова заговорил о своем грузовичке. Чувствовалось, что он очень дорожит им.

— Что вы хотите? Я должен был вернуть его товарищам из комитета?! Ну уж нет, я оставил его себе!

Он очень хорошо видел, что это не вызывает у меня возмущения.

— Я должен был, но не смог этого сделать. Водил его целых два месяца и не мог расстаться с ним.

— Многие поступили бы так же.

— Я говорил себе: у меня никогда в жизни не будет другого,— и не мог расстаться с ним, можно сказать, украл его. Ну и что, украл, но не жалею об этом.