Московские дуры и дураки - страница 18

, где попом была его жена, мать Данилушки. Она постоянно пребывала в моленной, собрав около себя старух, читала им писания и толковала, и за то всеми была уважаема. Село Лыково разделялось на две слободы и обе слободы ходили молиться к Ивану Ефремову; ему же отцы поручали своих детей, товарищей Данилушки. Но эти товарищи ему не нравились, как вероятно, не нравился и тог мрачный дух, который господствовал в доме его отца, и Данилушка вырастал одиноко. Никогда он не играл с детьми из своей слободы, а лет с десяти стал ходить в другую слободу, называемую Бутырки, где не было ни одного раскольника, и охотно играл с тамошними мальчиками. Игра деревенских мальчиков, обыкновенно, бабки. Данилушка, наиграв у мальчиков бабок, им же их потом и продавал, играл же он лучше всех, несмотря на то, что был очень близорук. Когда ему было лет двенадцать, искусство его играть в бабки дошло до чрезвычайности: он один всех обыгрывал, и мальчишки покупали бабки не иначе, как у него. Таким образом, оборот маленького капитала Данилушки шел быстро: у него в неделю скоплялось до 30 к. сер.; но эти деньги он никогда не носил домой, а отдавал их на сбережение бутырскому мужику Герасиму, церковному старосте. Герасим любил мальчика за сиротливость, давал ему ужинать, оставлял его у себя ночевать и мальчик полюбил его, и просился у него жить, потому что дома ему приходилось плохо: отец больно бил его, за нехождение в молельню. И Герасим, наконец, взял к себе Данилушку, стал приучать его к церкви, т. е., брать постоянно с собой, или посылать, вместо себя, к ящику, заставлял его в свободное время, становиться на клиросе и петь по слуху, потому что, как мы уже сказали. Данилушка был близорук и не мог учиться грамоте. Мало-помалу Данилушка привык к церкви, в продолжение каких-нибудь 8-ми или 10-ти месяцев выучил несколько тропарей, и прислушиваясь, подпевал дьячку. Между тем, отец Данилушки сердился, ходил браниться с Герасимом, и жаловался на него барину, что он держит его сына. Герасим спрятал мальчика, сказав, что он ушел, неизвестно куда, а барин, как только узнал, что это мальчик смирный и добрый, взял его к себе в дом. С этого времени Данилушка окончательно возненавидел своего отца и уж больше у него не жил. Барин сделал Данилушку слугою, стал его одевать, обучать, и хотел даже снова начать учить его грамоте. И вот в будни Данилушка служил в барском доме, а по праздникам продолжал ходить на клирос и служить в алтаре. Но ему скоро надоело ходить обутым в сапоги. С неделю походил он в барской одеже и сапогах, а потом и то и другое скинул и принес барину, сказав, что ходить в этом не может, потому что все падает. Убежденный откровенным признанием Данилушки, барин позволил ему не носить сапогов, кроме воскресных дней, но для него и это было тяжело. В первое же воскресенье он поднес барину, в церкви, сапоги, и сказал: как хотите, а сапоги не надену. С этих пор Данилушка уж больше никогда не носил сапог, а потом освободился и от барской службы. В праздник и в будни, он постоянно пребывал в церкви, а когда не бывало службы в селе Лыкове, то бегал в соседние селы, за две, за три и за пять верст. На дворе, бывало, темно еще, а Данилушка бежит куда-нибудь к заутрени, и как бы рано она не началась, а он уж, верно, поспеет к самому началу. И не останавливал его никакой мороз, хоть бы в тридцать градусов: решительно в одной рубашке, по колена в снегу, по оврагам и полям бежит он к заутрени, в село Новое, или Семеновское. Сначала Данилушка больше всего ходил в село Новое: оно от Лыкова на расстоянии версты, не более. Потому ли он ходил в новинскую церковь, что близко, или ему нравилась тамошняя служба — Бог его знает, но только там постоянно его видали, и раньше всех. Если, случалось, придет он раньше благовеста, то зайдет в ближайшую крестьянскую горенку, и там дожидается, пока заблаговестят. А заходил он больше всего к старику скотнику Герасиму, который с 9-ти лет постоянно состоял при храме Божием, и знал отлично весь порядок службы. Как скоро ударят в колокол, сейчас Данилушка и начнет надоедать дяде Герасиму, чтоб шел скорее в церковь, и когда они придут и станут на клирос,