Москва–Таллинн. Беспошлинно - страница 10

– Дивно, – восхитилась Ядранка, сумев выразить восторг лицом, руками, бровями, – тако не можу, само чорбу радим, – светилась девушка.

– Суп они делают! – перевела Варвара и пообещала: – Я научу тебя, так и быть, главное, надо задействовать девятнадцать ингредиентов…это особое число в кулинарии, одиннадцать из них твердые и восемь быстро разваривающиеся.

– Како? Шта девятнадцать?

Стас удивился: впервые при нем мать предлагала научить варить борщ. Ни его бывшая жена, ни тем более кухарка, не удостаивались такой чести.

Варвара над борщом колдовала серьезно, соблюдала собственные правила; повторить эту партитуру, по глубокому убеждению Стаса, не сумеет никто.

– Проводишь Яцу? – спросила Варвара после завершения обеда.

Стасу хотелось вернуться к лицезрению облаков; одна серия снимков, как ему показалось, складывалась в орнамент, в короткую линию знаков. Но Ядранка так доверчиво смотрела, – и действительно, было уже поздно.

– Зайду в мастерскую минут на десять – и провожу, – пообещал Стас. Он отозвал мать в коридор:

– Дать тебе денег, ма?

– У меня есть, только противно быть склеротичкой. Хотела купить два билета в Черногорию, для себя и для Нинки, значит, пока не судьба.

– Сейчас там жарко, но если надо – возьми.

– Яца! Стасик тебя проводит, – сказала Варвара громко сладким голосом.

Интересно, Ядранка действительно тихоня или прикидывается? Забавная ситуация, – рассуждал Стас, ненадолго вернувшись к работе, – мать пригласила девушку, можно сказать, из далекой европейской деревни. Девушка кровь с молоком, по-русски изъясняется не очень, и мать, похоже, надеется, что я должен увлечься. Смешная…кажется, акцент Ядранки делает ее более привлекательной в моих глазах. Ну, молодость, ну характер хороший, наверное. Сегодня сходила в салон и заметно преобразилась. Это означает, что я ей нравлюсь, или что ей нравится – жить в Москве? Общаться с моей матерью? Стас убедился, что думает о постореннем и на небесных снимках ничего не видит. Он аккуратно убрал негативы и отпечатанные снимки. НЕБО он фотографировал по старинке, на пленку.

– Ядранка, Стасик может тебе рассказать о Москве, – напутствовала Варвара. – Идите через Патриаршие на бульвары, посидите в кафе. Если загуляетесь допоздна, Яца переночует в гостевой.

Во время прогулки на каждую его реплику Ядранка произносила «исто» «правильно». Стасу это скоро надоело.

– Выпьем кофе? – предложил Стас. – Или по бокалу вина?

– Вина.

В кафе на Бронной, расслабленно устроившись в глубоком кресле, Ядранка заулыбалась.

– Ты во время войны жила в Черногории? – спросил Стас.

– Зачем? В Белграде жили.

– С родителями?

– Да, так, – ответила Ядранка, подумав.

– А страшно было, когда бомбили Белград?

– Нет, – Ядранка смотрела ему прямо в глаза, и Стас заметил, что зрачки ее расширены. – Мы само тако – ручили, когда бомбили, шатались! Ништа. Потом ушли оттуда.

– Как это ушли?

– В Церногору. Монтенегро.

– Вы уехали из Белграда?

Она молча кивнула. Стас, привыкший смотреть на лица профессионально зорко, увидел, что ее глаза сверкнули, на мгновение проявилось лицо разгневанной цыганки, – но тут же особенный взгляд был погашен.

Такси для Ядранки поймали на Тверском бульваре. При прощании она не торопясь поцеловала его в губы. От неожиданности Стас не ответил, ошарашено следя за тем как рука девушки гладила его живот, скользнула по рубашке, теплые пальцы пробрались за ремень.

Возвращаясь домой пешком, Стас не мог понять: ему смешно? польщен? Да нет, что ему Яца-Ядранка, тихий омут ядранский, надо забыть о ней. И как забудешь, если стараниями матери она теперь из их квартиры не вылезает? Засыпая подумал: а если и вправду, жениться на такой почти молодой девушке, родить с ней двоих или троих, поселить их с матерью на берегу Адриатики. Дети вырастут веселыми, у моря, Адриатика там по-местному называется Ядран.

В купе никого не было.

Стас сел прикрыв глаза, расслабился. Это такой тоннель, поезд «Москва-Таллинн», ты садишься и вспоминаешь молодость. Кажется, что жизнь была ярче, хотя на самом деле ты сам был посвежее. Он тогда был юным, и Мила тоже, они с большой компанией сотрудников «Автотрансрекламы» впервые ехали в близкую Европу. В дороге не собирались ложиться спать, обсуждали предстоящие развлечения. В Таллинне тех лет выставлялись особенные художники, особенные фотографы. Стас вспомнил: фамилия одного художника была на букву «А» – Аарек, кажется, – и еще был Томас Винт. Чем же они отличались, как сформулировать? Лаконичная эстетика, изысканность особая, европейская. Другая культура. Тогда мы просто говорили: «вот у них – культура». При этих словах вспоминались не столько картины и выставки, но столик в кафе, покрытый чистой скатертью и украшенный букетом. Считалось, что у поляков «культура», у эстонцев, литовцев и латышей тоже. Во Франции, Италии, Англии тем более. Нам не хватало красоты в собственной повседневной жизни, быт был убогим, и когда мы видели, что люди живут комфортно и уютно, становилось тоскливо. Завидно.