Мосты не горят - страница 7

Я села за бюро и заглянула под крышку. Нашла ручку и бумагу. Бумага была старинная или имитацией под старину, желтоватая, с изящным вензелем в уголке – причудливо вырисованной буквой «К». Ручка была самая обыкновенная, шариковая, фирмы "Бик". Я долго вертела ее в руках, думала. Написала записку Лере: «Лера, мне нужно на несколько дней уехать. Это по работе, интересный заказ. Присмотри за моей квартирой. Не забудь про циперус. У меня все хорошо. Привет Максимке и Семе». Потом я вышла из комнаты. Никто, слава богу, запирать меня не собирался. Я действительно была свободна в своих передвижениях.

Дом был хорошим. Он стоял на чистой земле и питался силой реки. Когда-то давно неподалеку жил древний, в меру могущественный народ, возможно, какое-нибудь мирное племя, обожествляющее природу. Дом был чист, наивен и любопытен, как ребенок. Ни одна капля насильственно пролитой крови не была им впитана. Лишь где-то глубоко под основанием лежали мирные кости, сотни лет назад похороненные со всеми необходимыми почестями. Если черная тень деятельности Киприянова и касалась Дома, то только косвенно, мимолетом, но здесь Крысак никогда не творил свои преступные дела. Отсюда легко было бы строить мосты. Стоило мне подумать об этом, и от стен, потолка и пола ко мне потянулось робкое, но нетерпеливое внимание Дома. Он был здесь, он принял меня, как дорогого гостя, захватившего с собой невероятные подарки, и ждал, когда я покажу ему свои чудеса, как дети в глуши ждут шапито с клоунами и акробатами. Он знал, кто я на самом деле, и это меня удивляло. Откуда?

В комнатах (я заглянула в приоткрытые двери) было не так спокойно, как в пустых коридорах. Киприянов превратил Дом в свалку дорогой мебели, подобранной без вкуса и видимой цели. Так действуют не истинные любители старинного «настоящего», а коллекционеры-дилетанты с деньгами и гонором – лишь бы побольше и подороже. Мебель «фонила» - слишком много судеб отпечаталось на ней, хороших и не очень, слишком много прикосновений, крови, любви, смертей. К счастью, в моей комнате ощущение чужого присутствия было не столь сильным – я чувствовала лишь мерный ток времени и легкую грусть. Грустило дерево подлокотников, тосковали книжные полки, хрусталь на люстре казался каплями слез. Такую мебель нельзя выносить из стен старинных домов, где она жила, уж лучше уничтожить ее вместе с домом или оставить на темных чердаках. На чердаках она доживет свой век, как в доме престарелых: осыплется, рассохнется, выгорит, станет приютом для желающих уединения и ностальгических воспоминаний, но это будет правильней.

Погруженная в раздумья, я перешла в другое крыло через цокольный проход, заставленный книжными полками, и не заметила, как заблудилась. Дом и снаружи казался большим, а внутри ощущался лабиринтом. Я читала в Лериной книги, что на этой стороне Бортянки стояли до революции купеческие особнячки. Киприянов обновил переднее крыло, «украсив» фасад «новорусским» стилем с башенками. Заднее крыло, уходившее в глубину сада, было совсем обветшавшим, и внутри, и снаружи. Повсюду была пыль. Она взвивалась красноватыми облачками от ковровых дорожек под моими ногами – глиняная взвесь из раскрытых окон, охряная пыль Красногорска. У Киприянова, по всем признакам, было мало прислуги. Окна в этом крыле были грязны, пустые комнаты оглушали эхом шагов. Я бродила битых полчаса, пытаясь найти лестницу, которая не привела бы меня к наглухо закрытой мансарде или в подвал с висячими замками на всех дверях. Это было сердце дома, постройка примерно начала позапрошлого века.

В каком-то закутке с грязным окном мне наконец-то встретилась горничная. Другая, не Вера. Она вывела меня к выходу в сад. Тот был еще более запущен, чем дом. Я побродила по дорожкам вдоль зарослей юкки. Высохшие плети цеплялись за мою юбку. В наполовину пересохшем водоеме плавали жирные кои. Над прудиком когда-то был декоративный мостик – от него остались лишь деревянные опоры.

Между стволами мелькнула белая блузка.

— Вера! — крикнула я. — Погодите!

Горничная меня не услышала – ветер зашумел листвой. Достав из кармана записку к Лере, я устремилась за девушкой, перепрыгивая через ямки и трещины в высохшей земле. За кипарисами, некогда выстриженными, но давно потерявшими форму, обнаружился сарай с решетчатыми окнами и побитыми в них стеклышками. Я подошла ближе, заглянула в один из проемов, отпрянула – в сарае было двое: Вера и Жаба. Вера стояла у самого окна, Жаба растягивал светлое покрывало на облезлом топчане. Вера раздевалась. Мелькнуло округлое обнаженное плечо и спина с нежным пушком над ягодицами. Я поспешно отошла подальше. Притаилась за кипарисом, отходя от шока. Ай да Жаба! Нет, ну а чему я удивляюсь? Тяжело девушке в наши дни хорошее место найти. А если нашла, так заручись протекцией. Что далеко ходить. А Жанна Викторовна моя? Можно сказать, с потрохами продалась за двести евро в день.