Мой друг, покойник - страница 17

Тогда Данни совсем сошел с ума и заявил, что пойдет дальше на север. Он указывал на длинные черные линии на горизонте и говорил, что это были тысячные стаи котиков.

Пришлось ему подчиниться, потому что у Данни было ружье, и он был разъярен.

— А пещера?

— Это случилось вечером… Ветер стих. Небо закрывали три громадные тучи, но они внезапно ушли, открыв мигающие звезды.

Тлампан Хид ухмылялся всеми своими острыми скалами на фоне темно-синего неба.

Дженны Столл словно по собственной воле вошла в небольшую бухту, и мы увидели маленький пляж из тончайшего красного песка.

Салливан поймал пять больших крабов. Они были очень вкусные и не вызывали жажды.

Тогда-то я и увидел женщину у входа в пещеру.

— Ого!

— Я вначале различил только ее яростно горящие глаза. Я позвал Данни. Он развеселился и сказал, что это, наверное, отличный котик.

Он схватил ружье, когда Салливан, вскарабкавшийся на высокую базальтовую скалу, крикнул ему, что это женщина. Тогда Данни Снафф разозлился и завопил, что ему всё равно, женщина это или котик, но он добудет ее шкуру. Потом он вошел в пещеру.

Послушайте, может, закажете еще виски?

— Закажу, но продолжайте свою историю.

— И тут мы услышали смех… Такой смех, который можно слышать в майские вечера за высокими цветущими оградами. Сначала мы были шокированы, потому что Данни Снафф женат, а Марта Снафф — отличная девчонка. Потом было долгое молчание, раздавались только крики чаек, сидящих на скалах.

Возможности рассмотреть что-то в пещере не было. Салливан соорудил факел из пакли, дерева и гудрона.

Там была только черная щель, и никаких следов Данни и женщины.

Салливан здорово разозлился, хотя я так и не понял почему, и стал кидать в щель камни.

Вдруг я увидел, как он побледнел и сказал, что на нас из-под воды смотрят два зеленых глаза.

Мы всю ночь провели на пляже.

На следующий день вернулись тучи и сильные порывы ветра. Дженни Столл билась о скалистый берег бухты, но Салливан заявил, что уйдет только вместе с Данни и что рассчитается с этой проклятой сиреной. Я впервые услышал от него это странное слово. Но видел его после этих слов недолго. В полдень он вошел в пещеру, и я услышал пронзительный вопль.

Я тоже вошел. Там было очень темно. Я нигде не увидел Салливана, а вода в пещере ревела, как котел с кипящей водой. Еще там я разглядел большую семгу, которая яростно билась в воде.

Я недолго оставался в пещере, потому что не хотел потерять Дженни. Мне удалось поставить парус, а ближе к вечеру я встретил патруль, который взял меня на буксир.

Меня беспокоит то, что мне отказали в моей доле премии за спасение Дженни Столл, ведь на борту я оставался один, и я ее спас. Какие-то люди лезут в мои дела. «Отправляйтесь в пещеру сами, — говорю я им, — может, в этой дыре найдется место и для вас».

Но повторю, мне не отдают мою часть премии. Господи, это несправедливо!

Из тоненькой трубочки, сотканной из липкой паутины, торчат две хрупкие лапки. За ними угадывается чудище с множеством глаз, в которых поблескивают розовые огоньки. В золотистом вечернем воздухе пляшет мушка, зловещая паутина колышется. Лапки вытягиваются — они похожи на таинственные антенны, ощущающие атмосферу убийства.

Лавочка Джошуа Галлика была длинной и узкой, как кишка. Газовой бабочке не удавалось послать свой свет в самую ее глубину, где царили плесень и мрак.

Но, несмотря на божественную суть, — разве не соткано оно из света и тепла? — чудесное огненное насекомое, хотя и не было бабочкой, корчилось от безумной тоски, ощущая себя пленником медной трубочки во владениях паука, чудовищного паука Джошуа Галлика, наделенного могучими когтями и сказочным аппетитом. Но огненная бабочка могла не волноваться — старый Джошуа не питался огненными насекомыми. Он пожирал сердца, слезы, кровь.

По вечерам из заднего помещения его лавочки выходили бледные мужчины — они только что подписали векселя, которые придется оплатить девятью граммами свинца и мельхиора, пущенными в висок, и вечной нищетой своих жен и детей.

А днем к нему тянулись женщины, клали на прилавок пальто и плащи и бормотали: