Моя светлая балерина - страница 2
В кабаре «Сиреневый восход» они вошли уже веселые и распаленные. Кажется, Лиза и Соня несколько раз целовались по просьбе Якова, а он в благодарность протягивал им шкатулочку с «марафетом». Тоня краснела, зажимаясь в угол, и была рада, что ее не замечают. Однако в полутемном дымном помещении шантана уже чувствовала недовольство: почему они, а не она?
Сиреневый дымок витал в воздухе, и, если втянуть его достаточно глубоко, то уже можно было прочувствовать своеобразные ароматы эфира и опиума. Даже если сама не «угостишься», то витающего в воздухе хватит для сладкого головокружения и необыкновенной легкости в теле. Тоня чувствовала, как губы распяливает счастливая улыбка, как десна жжет от насквозь прокуренного воздуха, но ей все равно ужасно весело и хорошо.
На люстре, имевшей чисто декоративные цели, лихо раскачивалась красотка в сиреневом платье. Голые ноги носились над головами зрителей, и иногда какой-нибудь молодой человек силился прихватить красавицу за икру. Та ойкала, охала и красиво подбирала ноги. «Звезда нашего заведения, Сирин Вайолет». А Тоня видела, что за полгода девушек сменилось сразу три, но помалкивала: разгаданный фокус — плохой фокус.
Тоня ощутила на себе внимательный взгляд, обернулась и, захохотав, охотно уселась на предложенный стул. Двое молодых людей гоняли в покер и передавали друг другу опиумную трубочку, которую изящно перехватила Тоня и, затянувшись глубоко и томно, выпустила пар из ноздрей. Молодые люди захлопали.
Трещали карты, отплясывали на маленькой сценке, запрятанной в углу зала, канканщицы, опьяненные люди взрывались хохотом, криками, песнями. Тоня, опустив на стол локти, рассказывала об убийстве Ле Мортье и бесстыже путалась, но молодые люди, невесть что углядевшие в довольно плоском декольте балерины, были не против. Потом Тоня перешла за другой столик — она совсем развеселилась и больше не стеснялась. Опершись бедром об угол стола и закатав платье выше коленей, она плохо слушающимся голосом осведомилась:
— А вы знаете о деле Ле Мортье?.. — Тоня все никак не могла понять: кто перед ней — обрюзгший делец или расплывшаяся матрона? — Ее убили… и вынули сердце… чтобы следователи не нашли пули…
— Брешешь, куколка, — хриплым голосом Лизки гаркнул цветастый клубок. Тоня прищурилась и смогла сообразить: это голубое Сонино платье и сама Соня громоздились на коленях Скворцовой. — Пулю вынули из сердца. А как — никто не знает
— Ааа… — Тоне стало неинтересно, и она пошла к сцене.
«Я танцую намного лучше», — голые смуглые бедра цыганок мелькали из-под красных подолов, каблучки гремели по полу, звенели украшения. Убитая Ле Мортье улыбалась застывшей мертвой улыбкой и вскидывала сине-зеленые гниющие ноги. Вместо груди была развороченная дыра. Тоня отвернулась и прошла к столику Якова, уселась на его колени и быстро втянула в себя тонкую кокаиновую полосочку, запив ее чем-то горьким из граненого стакана.
Стало легче и веселее, даже несмотря на старательно мнущую коленку руку. Потом Тоня забыла о мертвой певичке и, спрыгнув с чужих коленей, дала жесткий и крутой отказ: или ей так только показалось. Кажется, за спиной взорвались хохотом: непонятно только было, над ней или Яковом. Она решила, что над ним, и, победно вскинув голову, вернулась к сцене, забралась на дощатый пол и стала звать Лизку Скворцову.
Лиза пришла, влезла на фортепьяно в углу сцены и стала орать пошлый заборный романс, а Тоня все плясала, плясала, кружа на носочке и вскидывая ноги все выше и выше, пока не раздался треск рвущейся ткани и Ле Мортье не захохотала с первых мест. Тоня назло ей отплясала до конца и скатилась со сцены прямо в чьи-то руки, крепко смявшие талию:
— И ее неуспокоенный дух вечно будет преследовать актрис, танцовщиц и хористок, дабы предостеречь от такой же судьбы…
— Сорок рублей, девочка…
— Чего сорок?..
Тоня так и не поняла, что это ей втолковывает обнимающий мужчина, только почему-то выкрутиться из ненавязчивых объятий никак не получалось. Тоня решила было поддасться и уйти, куда ее звали, узнать тайну этих сорока рублей, но тут Лизка выкрутила ее из теплых и надежных объятий, и мир начал стремительно улепетывать из-под ног, брюзжать голосом Якова над ухом, заволачиваться сиреневой дымкой, в которой только так хохотала кружившаяся на люстре Ле Мортье, мотая каблуками перед самым Тониным носом.