Моя светлая балерина - страница 3

— Ты опозорила меня перед знакомыми, — сквозь зубы шипел Яков, глядя на нее из темноты экипажа, с параллельной скамьи. — Я не ожидал, что ты можешь вести себя так… разнузданно. И я не имею никакого желания брать тебя с собой в следующий раз.

Тоня молчала, мутно глядя куда-то вперед, в черноту между сюртучным плечом Якова и голым плечиком Сони. Потом заметила, как Яков, отчитывая ее, тискает колено сидящей рядом девушки. Ей стало противно, и она перевела взгляд за окно, где пустынно синела ночная темень. Сейчас бы вспомнить, что было в кабаре, не случилось ли чего-то непоправимого, не надо ли срочно бежать к лекарю при пансионе, не пахнет ли от нее дымом и табаком и где осталась маленькая сумочка с рюшами и перчатками. Тоня привалилась лбом к холодному стеклу и попыталась выгнать из головы любую мысль, но ей не удалось: тревога, тревога, тревога. Чьи-то руки легли на талию, поглаживая, отвлекли на миг, и она не стала их скидывать и даже оборачиваться, чтобы посмотреть, кто это делает: Лиза или Яков.

Потом мягкая ладонь скользнула в рукав платья, примяла грудь, и Тоня нервно выдохнула. Мягкая ладошка. Женская. И Яков бы никогда не позволил себе такого. Наверное, он прекрасно знал, что никаких нежных чувств Тоня к нему не испытывает: ей просто нужен дружок, чтобы сопровождать в подобные места. Да и ему она нужна только как лишний элемент образа: красивая балерина, «гимназисточка», как он ее представлял друзьям. Только никакой гимназистской она не была. И от этого тоже стало противно.

Ладонь Лизы мяла, гладила, тонкие пальцы пощипывали и выкручивали, и Тоня ненадолго отвлеклась от вязких мыслей. Стекло запотело от ее дыхания, а дыхание Лизы жгло затылок. Потом Яков приоткрыл окошко, и в салон дохнула холодным воздухом. Тоня вздрогнула и села прямо, испуганно отпихивая руку хористки. Та хмыкнула и тоже повернулась к окну. В голове Тони щелкнуло, что надо бы приласкать в ответ: наверняка, Яков только этого и ждет, как и сама Лиза, и это было бы уместно, пикантно, скандально… Тоня снова отвернулась к окну и притихла.

От экипажа до дверей пансиона ее провожала все та же Лиза. Ее тяжеловатое лицо с крупными зубами за узким стежком губ было задумчивым.

— Лиза?.. — Тоня немного закинула голову. — Ты не видела… я ничего не?..

— Не-а, — не потребовала дополнительных объяснений Лизка. — Все время на виду была, только тот тебя увести хотел, но мы сами уже уходили. Считай, тебе повезло.

— Как всегда, — бледно улыбнулась Тоня.

И в который раз напомнила себе, что однажды удача закончится, и тогда… Думать об этом не хотелось. Ни о чем думать не хотелось. И оставалось только порадоваться, что хористка в самом деле приглядела за ней и успокоила. Тоня обернулась у самой двери, долго глядела в тяжелое невыразительное лицо, а потом благодарно, но механически поцеловала липкие от помады губы. Лиза равнодушно похлопала ее по талии и вернулась к экипажу.

Мадам Сигрякова, конечно, не ложилась спать. Как она могла? Старое сердце едва не остановилось, когда негодная воспитанница не явилась к восьми, в десять часов был распущен звон по всем жандармериям, а в двенадцать бедная мадам, выпив для успокоения несколько чашек чая из мелиссы, пришла в парадную дожидаться нерадивую подопечную. И теперь на ее лице странно мешалось сострадание, облегчение и глумливый восторг.

Тоня, пошатывающаяся, с размазанной по губам помадой, потекшей тушью и голыми плечами, предпочла вцепиться в стул и молча выслушать все нотации. Все крики и страшания. Голова раскалывалась от боли, но она терпела.

— …ну так что же, госпожа Люричева?

— Простите?.. — Тоня подняла голову и с трудом разлепила веки.

— Я спрашиваю, — терпеливо и едко повторила мадам Сигрякова. — Я спрашиваю, может, вам вовсе и не нужно наше училище? Вы так самозабвенно предаётесь… подобным забавам, отплясываете по кабаре, задрав юбки…

«Знает, старая грымза», — обессиленно сообразила Тоня. И откуда она все всегда знает?..

— …что, может, вам будет лучше покинуть нас?

Тоня напряглась и сжалась. Госпожа Сигрякова очень редко заговаривала об уходе из пансиона, и Тоня знала, что такие слова не просто пустой звук, как обычные нотации. Если говорят об исключении — дело дрянь. Значит, допустимый лимит нарушен. Она понимала, что являться в первом часу ночи, когда общий комендантский час — восемь, очень плохо. Знала, что приходить со следом белого порошка на платье — ужасно. Знала, что если бы на ее шее нашелся хотя бы один засос — ее бы точно выпнули, а это означало смерть. Если повезет.