Моя война - страница 10

стр.

Часто присылала ему свои фотографии, с добрыми, ласковыми обращениями. На обороте этой написано: «Моему любимому мальчику. Москва. 5/V/40 г.». Григорий всегда делился со мной всем (как и я с ним), рассказывал о своих чувствах к Наташе, мы вместе читали ее письма. И вместе писали ей ответные послания. Использовали стихи о любви, их я тогда знал на память очень много. Когда хозяйка поднялась из подвала, я спросил, откуда у нее эта фото­карточка? Она ответила, что когда хоронили «солдати­ков» (ее слово) в соседнем лесу, недалеко от деревни, в кармане убитого нашла эту фотографию. Так я узнал о гибели Григория и о месте его захоронения. С разреше­ния хозяйки забрал фотографию и сохранил ее.


Позже, уже спустя много лет после окончания вой­ны (где-то в 1968-69 гг.), я разыскал сестру Григория и встретился с ней. Рассказал все, что знал о Грише. Пред­ложил взять фотографию Наташи. Но сестра Григория категорически отказалась брать фото.

Она заявила, что во время войны Наташа причинила им много горя. И поэтому даже это имя ей неприятно. Поэтому фотогра­фия осталась у меня, и я храню ее до сих пор.


...Но вернемся к событиям тех далеких дней. Хо­зяйка дала нам полмешка картошки, хлеб и даже не­сколько яблок, вкус и аромат которых мы уже забыли. Картошку мы испекли в лесу и утолили голод. Так по­том поступали неоднократно. Сергей, так звали того сол­дата, который в первый наш поход за едой помогал хо­зяйке, позже перешел к ней жить. А мы соорудили в лесу шалаш и находились в нем. Сережа часто навещал нас, приносил еду, в основном картошку и хлеб. Но те­перь картошка всегда была теплая. Иногда нам удава­лось есть и щи, которые Сережа приносил в наших ко­телках. Несколько раз он приносил нам даже водку... Он же и рассказал, что мы находимся в Псковской об­ласти и что немцы в этой деревне еще не были.


Наступили холода. Выпал снег. Многие из нашей группы перешли в эту и другие деревни жить. Я же страшно боялся сделать этот шаг и очень долго не «сда­вался». Вместе со мной были еще 3-4 солдата. Как пра­вило, ночевали в стогах сена, соломы. Было холодно, но терпимо. Ночью просыпался от мышиного писка. Мыши залезали к нам в карманы шинелей и ранцы. Днем мы уходили в лес, питались терпкими ягодами рябины и калины. Иногда у нас была картошка...


Но пришла настоящая зима с сильными (иногда до минус 30 градусов) морозами. Пришлось следовать при­меру других. Свои карабины, патроны и противогазы мы зарыли в лесу рядом с шалашом. Вечером вошли в деревню Литвиново. Немцев здесь по-прежнему еще не было. Мы разошлись по избам. Я зашел в первую попавшуюся и попросил разрешения переночевать. Хо­зяйка, дородная толстая женщина, жила вместе с 13-летним сыном Николаем. Муж был в армии. О его судь­бе она ничего не знала. Хозяйку звали Липой. Она со­гласилась, чтобы я переночевал. Подставила к большой «лавке» (длинная широкая доска у одной из стен избы) стулья. Стащила с русской печи пуховую перину, поло­жила ее на только что оборудованную «кровать» и ста­ла накрывать перину белоснежной простынею. Я оста­новил ее, сказав, что буду спать одетым. Она долго спо­рила со мной, но потом согласилась. Сняв обмотки и ботинки, улегся одетым на перину. Хозяйка дала теп­лое одеяло, и я заснул в полном блаженстве.


Впервые за многие дни и даже месяцы я спал не на земле и ук­рывался теплым одеялом... Трудно передать охватив­шее меня чувство. Когда утром проснулся, долго не от­крывал глаза. В голове ворох мыслей. Я, наконец-то понял, где я и что со мной. Охватил страх. Открыл гла­за. Хозяйка возилась у печи. Сын ее еще спал. Я под­нялся. Поздоровался. Назвал свое новое имя - Андрей. Обулся. Умылся. Вышел во двор. Когда возвратился, по­благодарил за ночлег и сказал, что пойду в лес. Если вечером замерзну - возвращусь. Оставаться в доме не решился, хотя манили тепло и доброта хозяйки. Но бо­ялся, что днем могут появиться немцы, и передо мной вставала все та же страшная картина: женщина, пове­шенная только потому, что она еврейка. Хозяйка пред­ложила поесть. Я согласился. Она подала незабывае­мого вкуса яичницу с салом! Потом такую яичницу я ел еще много раз. Но ту - первую за многие месяцы бес­прерывного голода - не забуду никогда!