Моя жизнь и взгляды - страница 2

стр.

Но, оставаясь физиком физиков, Макс Борн завоевал также широкую известность в области популяризации пауки XX века благодаря одной из значительнейших работ, удачно названной «Беспокойная Вселенная» («The Restless Universe»); книга эта показала тысячам читателей чудеса и смысл внешнего мира в свете современных физических наук.

Десятилетие за десятилетием, изданная в 1936 году и переизданная в 1951 году, эта удивительная книга продолжала восхищать и сообщать знания широкому читателю; она восхищала остроумием, прекрасным стилем, занимательностью и глубиной мысли. Другая замечательная книга «Эйнштейновская теория относительности»>[1], адресованная более подготовленному в научном отношении читателю, остаётся и сегодня одним из лучших введений в теорию относительности, хотя и была написана около 40 лет назад.

Читателя этих очерков сам Макс Борн познакомит со своей научной работой и достижениями. Но я позволю себе подчеркнуть один существенный аспект его мысли, который, вероятно из-за своей скромности, он оттенил, на мой взгляд, недостаточно. Я имею в виду его глубокий философский подход, чётко проявившийся в очерке «Символ и реальность», вошедшем в эту книгу. Он был автором многих статей по философским вопросам. Его часто переиздаваемая лекция «Эксперимент и наблюдение в физике» была вызовом общепринятым взглядам на природу научного мышления. Главная философская работа Борна, «Натуральная философия причины и случая», представляющая собой в какой-то мере развитие его собственной научной работы, была создана на основе вейнфлитовских лекций, прочитанных им в колледже св. Магдалины в 1948 году (Оксфорд). Эта книга показала, что Борн первым среди ведущих учёных-философов убедился в бесплодности попыток позитивизма стать основой нашего понимания науки и внешнего мира.

В своих воспоминаниях, с которых начинается настоящая книга, Макс Борн провозглашает и иллюстрирует мысль о том, что «именно теоретическая физика есть подлинная философия». Но имеется одно существенное различие между Борном и многими другими физиками-теоретиками, обратившимися к философии: ещё будучи студентом, Борн тщательно изучал труды великих философов, что позволило ему избежать ловушек, столь часто ожидающих учёного, как только он оставляет область своей специализации. Более того, Борн признаётся, «что философский подтекст науки всегда интересовал меня больше, чем её специальные результаты». И действительно, он говорит нам, что его «никогда не привлекала возможность стать узким специалистом, и я всегда оставался дилетантом даже в тех вопросах, которые считались моей областью».

Читатели узнают, почему Макс Борн «никогда не изучал ядерную физику как следует и не мог принять участия в её разработке». Он говорит, что «не принял участия в работах, связанных с делением ядра и его приложением к атомной бомбе». Он считает, что эта особая ситуация позволяет ему «рассматривать этические и политические вопросы, относящиеся к этой проблеме, с позиции незаинтересованного объективного наблюдателя». В данной книге в большинстве очерков затронуты эти вопросы.

Деятельность Макса Борна, которой я здесь касаюсь, может быть описана под такими рубриками: наука обучения, наука изложения, воспитание учёных, исследование смысла или значения науки. Но, конечно, основным видом деятельности, на которой зиждутся его слава и авторитет, была творческая наука. Он один из создателей квантовой механики, этого, вероятно, важнейшего достижения человеческого разума в XX веке, сравнимого только с такими великими достижениями научного мышления, как философия Ньютона и базирующаяся на ней система динамики или великий переворот, совершённый учением Дарвина, оказавшим глубокое воздействие на биологическую науку в целом и на наши взгляды относительно места человека в природе. За свой вклад в создание новой квантовой механики Макс Борн был удостоен (1954 г.) Нобелевской премии по физике.

Я не буду больше описывать, как велик его вклад в физику, так как он сам в превосходной манере сделал это в очерке «Что я сделал как физик», объяснив даже, почему понадобилось 28 лет, чтобы его работы были полностью признаны.