Моя жизнь среди бельгийцев - страница 3

Покуда я пересекал страну с севера на юг, меня не покидало впечатление, что я еду по длинной-предлинной улице. Бельгия словно хочет срастись воедино. Ее деревни простирают одна к другой каменные руки. Они вытягиваются вдоль дорог и хватают друг дружку за что придется. Города наступают на поля, хотят разлечься на лугах и полянах, перескакивают через дамбы и границы.

Бельгийцы, с которыми я по вечерам выпивал глоток чего-нибудь бодрящего в гостиничном баре, добродушно хлопали меня по спине и уверяли, что в некоторых местах королевства сохранились еще зеленые пространства, когда можно ехать минут десять — пятнадцать и не встретить ни одной деревни, ни одного дома, ни одного человека. Может быть, мне удастся это проверить. Когда я приду в себя, то, возможно, рискну съездить туда, например в Арденны, где, говорят, есть холмы и леса. Но сейчас, когда я пишу эти строки, я вижу из окна средневековую ярмарку автомобилей. Над островерхими крышами всюду торчат железные мачты, которые своими тощими пальцами ловят в воздухе картинки. Неужели природа не есть нечто большее чем натура для телевизионного фильма?

Сегодня во время завтрака я развернул утреннюю газету и прочитал заголовок, написанный аршинными буквами на языке, который так похож на наш старый фламский:

«БЕЛЬГИЯ В 2000 ГОДУ: ОЖЕРЕЛЬЕ ГОРОДОВ с 35 МЛН. ЖИТЕЛЕЙ, КОТОРОЕ ПРОТЯНЕТСЯ ОТ АМСТЕРДАМА ДО ЛИЛЛЯ».

Тут я оторвался от газеты и выглянул в окно. С улицы доносился колокольный звон, и я подумал, что наконец-то услышу одну из старых народных песенок, хотя бы в исполнении на карийоне[1].

Но это был колокол суповара, созывавшего своих клиентов[2].

 — Шоссе на Рейнаарде?

Наклонившись к машине и заглядывая в окошко, молодой человек повторил мой вопрос. Он почесал правой рукой затылок, потом вытянул руку в сторону леска, который закрывал горизонт в нескольких сотнях метров впереди.

 — Шоссе на Рейнаарде? — повторил он и опустил руку. — Гм, прямо не знаю, как вам объяснить.

Я тоже не знал.

Он осмотрелся, точно проверяя, не завалилось ли это шоссе куда-нибудь в кювет или не заблудилось ли между цветущих японских вишен. Его лицо просветлело, когда он увидел, что дверь одной из вилл отворилась и на улицу с лаем выбежала собака, таща за собой на поводке старенького господина. Молодой человек обратился к вновь прибывшим.

 — Шоссе на Рейнаарде? — сказал старичок, а его собака тем временем заняла пост под вишней. — Дорога в... A-а, так это, верно, улица Франсуа Трифона?

Молодой человек покачал головой.

 — Улица Франсуа Трифона? Но, менеер, ведь это бывшая улица Старых Очков!

 — Нет, — засмеялся старичок, — ты ошибаешься! Улица Старых Очков ближе к центру и называется теперь проспектом Питера-Яна Боормана.

Тут захохотал молодой человек:

 — Ха-ха-ха, вот это здорово! Проспект Питера-Яна Боормана уже пять лет как переименован в бульвар Карела Фермандерена и находится на пустыре у новых фабрик, который потом назвали Луговым кварталом!

Собака покинула свой пост и потащила хозяина вперед, прямо в объятия молочника. Тот подхватил старичка и переспросил: 

 — Шоссе на Рейнаарде?

 — Да, — сказал я.

 — Это очень просто, менеер. Все зависит от того, какое место вы ищете.

 — Я забыл номер, — сказал я. — Помню, что это белый дом с соломенной крышей.

 — Это, наверно, дом Сочинителя, — сказал молочник и поводил в воздухе рукой, словно начертал длинное предложение. — Туда самый разный народ ходит. 

 — Да ведь там целых шесть домов с соломенными крышами, и все белые! — прокричал издали старичок, стремительно увлекаемый собакой вперед по тротуару.

 — Послушайте, — сказал молочник, — доезжайте до кафе «В мельнице» и там сверните налево...

 — Теперь это дансинг «Ракета», — перебил его молодой человек.

 — Проедете метров двести — триста по бетонке до часовни, которую сломали в прошлом году, а там спросите снова. Это совсем недалеко. Если вам нужно начало Рейнаардского шоссе, так это по улице Принца Людовика, но за церковью святого Иосифа она называется проспектом Антона Плетинкса. Там тоже стоит белый дом с красной шиферной крышей.